34 
– Вот эти эпиграммы, – сказала Глинская.
Сольц нагнулся к газете, близоруко сощурился.
- Свиная котлета и порция риса —
- Лучший памятник на могилу Бориса.
Он поднял глаза, не понимая, зачем эти эпиграммы. И тут увидел Сашу, тот напряженно смотрел на него. Тогда только Сольц вспомнил вчерашнего молодого человека, сидевшего в его кабинете. Он снова прочитал эпиграмму, нахмурился.
– В чем же здесь контрреволюция?
– Тут несколько эпиграмм, – ответила Глинская.
Сольц опять наклонился к листу.
- Упорный труд, работа в моде,
- А он большой оригинал,
- Дневник теряет, как в походе,
- И знает все, хоть не читал.
– Номер посвящен шестнадцатой годовщине Октябрьской революции, – сказал Баулин.
Сольц обвел всех сощуренным близоруким взглядом, пытаясь разобрать, кому принадлежит этот голос. Перед ним сидели хорошенькая белокурая Надя, Саша, маленький скособоченный Руночкин, испуганная Роза, растерянный Ковалев.
– Октябрьская революция не отменила эпиграмм, – сурово ответил Сольц.
– Они помещены под портретами ударников, – настаивал Баулин.
Теперь Сольц увидел, кто спорит с ним.
– Раньше только на высочайших особ нельзя было сочинять эпиграммы. И то сочиняли.
– Труд «в моде» – разве это правильно? – упорствовал Баулин.
– Труд, труд! – дернулся Сольц. – Буржуазные конституции тоже начинаются со слов о труде. Вопрос в том, какой труд и во имя чего труд. Что в этой эпиграмме против труда?
– Видите ли…
– Вижу, как вы ломаете молодые жизни! – Сольц обвел рукой сидевших перед ним ребят. – Вижу, как вы их мучаете и терзаете. Это о них Ильич сказал: «Вам жить при коммунизме». Какой же коммунизм вы им преподносите?! Вы его выкинули из института, куда ему идти? В грузчики?
– Он и работает грузчиком, – заметил Янсон.
– Мы его учили, это же наш будущий советский специалист. А вы его на улицу. За что? За эпиграммы? Молодость имеет свои права. И первое ее право – смеяться.
Опять с неуклюжей галантностью он повернулся к Глинской.
– В их годы мы тоже смеялись. Теперь они смеются, и слава Богу! Если молодые смеются, значит, хорошо, значит, они с нами. А вы их по зубам! Эпиграммы друг на друга написали… А на кого им писать? На меня? Они меня не знают. Над кем же им смеяться?
– Исключение утверждено райкомом, – предупредил Баулин.
– Утверждено, утверждено! – Сольц побагровел. – Как это у вас быстро получается!
Глинская, которая чувствовала себя здесь гораздо увереннее, чем в институте, примирительно спросила:
– Как поступим?
– Восстановить! – хмуро и решительно ответил Сольц.
11
Ребята вышли на улицу.
Руночкин скосил глаза.
– Надо отметить.
– Я – за, – радостно согласилась Надя.
– Мне нужно в другое место, – отказалась Роза.
– Пожалуй, и я поеду, – сказал грустный Ковалев.
– Привет Лозгачеву, – напутствовал его Руночкин.
У них оказалось несколько рублей, у Нади тоже.
– Заедем ко мне, умножим капитал, – предложил Саша.
Дома он обнял и поцеловал мать.
– Знакомься! Нас восстановили… Ура!
Софья Александровна заплакала.
– Здрасьте! – сказал Саша.
Она вытерла слезы, улыбнулась. И все равно сердце ее было полно тревоги.
– Нина звонила.
– Мы зайдем за ней.
Нины дома не оказалось. В коридоре Варя разговаривала по телефону.
Саша положил руку на рычаг.
– Собирайся!
– Куда? – Она с любопытством оглядела хорошенькую Надю.
– Выпивать и закусывать.
Быстро смеркалось, зажглись фонари. Саша любил предвечерний, зимний, деятельный Арбат, его последнее оживление. Все в порядке, все на месте. Он идет по Арбату, как ходил всегда, все т о кончилось.
На углу Афанасьевского им попался Вадим в оленьем полушубке и якутской шапке, с длинными, до пояса, меховыми ушами.
– Покорителю Арктики! Давай с нами!
– Удачу обмывать? – сразу догадался Вадим.
– Именно.
– Поехали в «Канатик», чудное место, – поглядывая на Надю, предложил Вадим.
– Сюда должна прийти Нина.
По крутой лестнице они спустились в «Арбатский подвальчик», низкий, разделенный толстыми квадратными колоннами, и отыскали свободный столик в дальнем углу. Пахло кухней, пролитым пивом, трактирными запахами полуресторана-полупивной. Тускло светили неуклюжие бра, косо подвешенные на низких изгибах арок. На эстраде возвышался контрабас в чехле, лежал на стуле саксофон – музыканты уже пришли.
34 
