55 
— Пойдем в дом.
— Лучше… не надо.
Даже в ушах Изабел ее слова звучали вздохом. Но она не хотела никуда идти. Потому что хотела целоваться. А потом хотела расстегнуть блузку, как он и требовал, и позволить ему сделать со своими грудями все, что он намеревался.
Запахи и ощущения ошеломляли. Жар тосканского солнца, аромат спелого винограда, земли и, главное, мужчины. Изабел была пьяна им, его поцелуями, эротической словесной игрой, тем оттенком опасности, который не должен был волновать ее и все же волновал, а она… она вовсе не собиралась все это анализировать.
Его язык скользнул мимо зубов в рот. Поцелуй душ. Самое верное обозначение для поцелуя, который был слишком интимным, чтобы наделять им первого встречного.
Его руки легли на ее бедра.
— Расстегни блузку, — прошептал он. И она не смогла устоять. Медленно-медленно расстегивала пуговицу за пуговицей, снизу вверх. Он отодвинулся ровно настолько, чтобы дать ткани разойтись, обнажая ее кружевной телесного цвета лифчик. В его глазах не было торжества. Только чисто мужское предвкушение. Она расстегнула застежку посредине, отодвинула кружевные чашечки и подставила груди солнцу.
Он едва слышно застонал, поднял руки и взял ее груди снизу. Они лежали в его ладонях, как нежные приношения цвета слоновой кости. Его большие пальцы погладили соски, которые тут же превратились в камешки. Рен дотянулся до лозы и сорвал виноградину.
Изабел не поняла, что он задумал, пока на грудь не брызнула первая капля сладкого сока. Тонкий ручеек пополз к соску. Изабел вздрогнула. Попыталась отдышаться. Но это было еще не все. Он осторожно кругами растер горячую от солнца мякоть по вершинке ее груди, постепенно приближаясь к острому кончику. Она тихо зашипела от наслаждения, когда он достиг цели и снова сжал раздавленную виноградину. Сок. Мякоть. Крошечные косточки. Он перекатывал все это между пальцами, царапая плоть, причиняя сладчайшую боль, которую ей когда-либо довелось испытывать. Изабел задышала чаще, и режущие волны удовольствия прокатились по крови. Его язык лизнул губы, коснулся груди. Он долго играл, дразня и посасывая, доедая все, что осталось от ягоды, терзая ее плоть, пока она не смогла больше терпеть.
— Боже…
Он выдохнул это слово, как молитву, отстранившись, чтобы взглянуть на нее. На щеке синело пятно сока. Глаза под тяжелыми веками казались дремотными, губы немного распухли.
— Я хочу втолкнуть виноградину в тебя и высасывать из твоего тела.
Ее пульс учащенно забился. Хмельная от желания и свирепой радости, она глубоко вдыхала сладкий воздух. Так вот что это такое — истинная страсть, безумная вакханалия чувств!
Он сжал ее прямо сквозь слаксы, потирая большим пальцем. Она выгнулась, нажимая на его ладонь в медленном, священном танце. Грудь была липкой от сока, а тело казалось таким же набухшим, как виноградины.
Внезапно он резко отстранился. Она недоуменно моргнула. Пошатнулась. Озадаченно тряхнула головой.
Рен, грубо зарычав, схватил шляпку с земли, сунул ей в руки и подтолкнул, к домику.
— Я слишком стар для этого.
Он отвергает ее?
— Синьор Гейдж!
сделать очередную попытку свидетельствует о том, что мы не принимаем жизнь как должное. Что мы радуемся, веселимся, а иногда и воем на луну, но почитаем святость преподнесенного нам дара…» Оглянувшись, она увидела Массимо. Значит, не отказ, а ужасающе неуместное вмешательство!
Она судорожно стиснула края блузки и поспешила к себе, спотыкаясь на неровной тропинке. Впервые в жизни она испытала такое и теперь хотела большего.
Изабел добралась до дома, бросилась в ванную и включила холодную воду, плеснула на лицо и оперлась на край раковины, чтобы отдышаться. В ушах издевательски звучал собственный голос: «Если мы никогда не попробуем расширить параметры своей жизни, сможем ли тогда расти духовно, друзья мои? Господь улыбается нам, когда мы тянемся к звездам, пусть коснуться их еще никому не удавалось. Наша готовность
Она поспешно содрала помятую, запачканную соком блузку. В ее вожделении к Лоренцо Гейджу нет ничего священного. С другой стороны, желание выть на луну становилось почти непреодолимым.
Приведя себя в порядок, она прыгнула в «панду» и уехала в город. Бродя по рынку, устроенному прямо на площади, она пыталась превратить свои смятенные мысли в молитву, но слова не шли на ум. Изабел поняла, что еще способна молиться за других, но не за себя.
55 
