248 
И вышел на крыльцо, под внешние колонны, на этот рёв, прямо лицом к этой действительно орде, всей ощетиненной винтовками, да так, что штыки по неумелости торчали во все стороны, – тут было кроме солдат много вольных – и студентов, и мастеровых, и подростков, и черни, и даже двое в арестантских халатах. При выходе Родзянко они взревели ещё, и не очень почтительно, может быть даже угрожающе, – но это-то он мог перекрыть своим могучим голосом, лишь бы штыком ему не пропороли живота. Его и, ворвавшись, остальных думцев эта орда могла переколоть и перестрелять в пять минут, а защищаться было некому и нечем: не было правительственных войск, не было жандармов. Положение было исключительно опасное.
И Родзянко правильно прибег к своему козырю: что Государственная Дума всегда стояла и продолжает стоять на страже народных интересов. И вот какие телеграммы он послал царю (хотел сказать почтительно «Государю», но в угоду толпе сам язык вывернулся «царю»). И стал читать. Громко вслух. Стал читать, не соразмерясь, не повторив про себя текста, – и вдруг эти фразы, написанные от сердца и вполне же допустимые в обращении к Государю, – тут прозвучали страшным набатом, таким революционным грохотом, как будто первым мятежником был не вот этот размётанный полубезумный матрос гвардейского экипажа, а сам Председатель Государственной Думы:
– Волнения принимают стихийный характер и угрожающие размеры… Полное недоверие к власти, не способной вывести страну из тяжёлого положения… Правительственная власть в полном параличе и бессильна восстановить порядок… России грозят унижение и позор… Промедление смерти подобно… Убивают офицеров… На войска гарнизона надежды нет… Гражданская война разгорается… Если движение перебросится в армию – крушение России и династии неминуемо…
Он в ужасе несколько раз хотел остановиться! Но его несло с горы как на санях, он почему-то не мог обежать даже единой фразы, будто должен был тогда раскрошиться, как обо встречный столб.
– От имени всей России… Час, решающий судьбу родины, настал… Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца.
И сам вздрогнул от силы прочтённого. (Эту последнюю фразу – он послал или не послал?)
Так он всё это ужасное, первый раз увиденное им самим, громко прочёл, кинул этим шинелям, бушлатам, курткам, халатам – рвать на клочки…
И – действительно насытил их. Они заревели, заревели уже без угрозы, уже дружелюбно – и штыки опали, и никто не целился пропороть ему живот.
Так Председатель отбил эту орду и спас Думу, и воротился внутрь дворца, спасённого от разгрома. (Впрочем, какие-то неизвестные плохо одетые субъекты, не имеющие отношения к Думе, по пути там и сям попадались ему. Стояли малыми кучками, пошёптывались, приглядывались).
И вдруг Родзянко почувствовал, что он – как бы какое предательство совершил. Что не надо было и брать с собой телеграмм на крыльцо, какая несчастная мысль! Не надо было их читать.
В стыде и подавленности он вернулся в свой кабинет. Он рассмотрел в большом зеркале – из окон всё меньше было света, день кончался – глыбу своего тревожного, рельефного и постаревшего лица. Стал расхаживать – то прямо на огромное зеркало, то поворачиваясь к нему крутой спиной. Расхаживал, чтоб успокоиться, но вспомнил этих субъектов в дворцовых переходах и опять встревожился, и вызвал старшего пристава (похожего на себя, тоже крупного, широколицего).
Тот доложил, что – да, какие-то социалистические деятели и ещё освобождённые сегодня толпой из тюрем, караул их пропустил, а у пристава нет сил выгнать – это может вызвать скандал.
Да-а… Да-а… Приходилось мириться… Сейчас скандалить нельзя.
Родзянко остался в кабинете – ходить и думать, поджидая дурных вестей.
Так и случилось, пристав прибежал с новыми: привели арестованного Щегловитова!
Как?? Кто это мог?? Председателя Государственного Совета? – другой такой же законодательной палаты, как Дума? – арестованным? Невероятно! Родзянко вскочил во гневе и побежал выручать.
В купольном зале Щегловитов был без шубы и без шапки, в простом домашнем сюртуке, с головой почти облысевшей и красной от холода – это он не разделся здесь, а так его привели по морозу? Дерзкий низкорослый студент с револьвером и саблей на боку возглавлял конвой, а два дюжих солдата держали сзади винтовки наперевес, не шутя.
Вокруг невиданного зрелища стягивалась толпа – и публика, и откуда-то немало солдат, уже внутри!
248 
