Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
351 
Михаил живо повернулся:
– В Мариинский? Когда же?
– Да вот после полуночи. Нам звонили.
– Так а… – Он же сам там совещался только что! – А совет министров?
– Не могу знать, Ваше Императорское Высочество. Вероятно тем и сохранился, что разошёлся.
И всё ж ещё Михаил не понимал до конца! И старик дояснил:
– Нельзя вам теперь пребывать во дворце, Ваше Императорское Высочество. Ворвутся, найдут. Здесь вам – опасней, чем где бы то ни было. Надо вам… Пока не рассвело… Перейти… Переехать… А при свете узнают.
И только вот когда вся горечь влилась в пробуждённую грудь, в очнувшуюся голову: из-под родного крова он должен был ночью, сейчас, тайком, поспешно – бежать?!
Михаилу постелили на третьем этаже, рядом с неприкосновенной спальней отца, где тот жил ещё цесаревичем – но ни дня не провёл с того громового, когда деда – уже без ноги и обливая кровью мрамор лестниц, паркет полов – едва донесли до первого одра, на последние минуты жизни.
С тех пор отец – должен был скрыться в Гатчину от новых покушений. Бежал.
И – брат за 23 года царствия почти не жил в этом дворце, – бежал в Царское, бежал в Петергоф.
И вот Михаилу, пришедшему всего лишь на ночь, – предлагали так же: бежать.
Как легко подниматься в ночи по боевой тревоге – и сейчас же куда-то скакать в темноту, в строгом строе полка. Но что за мука и боль, когда при дрожащей свече тебя поднимают изгнаться из твоего родного!
Лежал Михаил на спине, как придавленный, не в силах подняться, ни даже голову, но всё ясней соображал.
И теперь ему так было видно: да, наивно же он отправился спать в Зимний дворец. Сам себя и подставил под разбой.
Спать во дворцах как бы не миновало время?
Сидел бы сейчас с Наташей в Гатчине – и горя мало. Ах, Родзянко, Родзянко, большеголовый! – заманил в западню! И мало того, что вызвал в этот хаос, – ещё и покинул без своей защиты: ведь его автомобиль пропускают везде, мог довезти до вокзала. А теперь вот здесь…?
Опасность от распущенной пьяной банды была унизительна, в ней нельзя биться как с равными и в окружении боевых друзей. Что бы ни делать, как ни поступить, – всё равно позор, оскорбленье, ущерб. Михаил не боялся скачущего немецкого гренадера – но русский пеший озлобленный солдат представился ему страшен, он почувствовал.
А что же делать? Он приподтянулся. Ехать на автомобиле через город сейчас? – вряд ли безопаснее, чем оставаться во дворце, – автомобиль и вовсе бы не имел защиты от такой банды.
Куда же? В свой штаб, на Галерную? Тоже слишком известное место.
К адъютанту, графу Воронцову? Не близко.
Так он ничего и не мог? Выхода не было вообще?
Нежноликий, в ночной сорочке, великий князь с растерянным изумлением смотрел на старого камер-лакея.
А тот уже обо всём подумал, ах, старче. Ни ехать, ни пешком идти по городу нельзя, всё равно опасно. Но может быть Его Императорское Высочество может припомнить какую-нибудь вполне надёжную семью совсем близко от дворца? А лучше бы всего – на Миллионной, потому что туда выход хороший.
Если б он не сказал «на Миллионной» – быть может Михаил и не сообразил бы, долго блуждал бы мыслью. А по Миллионной только стал перебирать по домам – и вспомнил: да его же кавалергард, полковник князь Путятин, шталмейстер двора! Двенадцатый дом.
Старик обрадовался, взялся пойти телефонировать и будить секретаря Джонсона, а великого князя просил одеться, и если можно – то при свече: по внешним комнатам не следует сейчас зажигать большого света, привлекать внимание, пусть дворец как бы спит.
Свеча в чашечном подсвечнике осталась на стене, и в этом отвычном освещении большой дворцовой комнаты Михаил одевался, чуть вздрагивая.
При свече всё выглядело иначе – лепка потолка, гардины, старинная мебель – как в начале прошлого века, как при прадеде. И дышало – веком тем и веком ещё предпрошлым. Михаил и не думал, что так глубоко чувствует эту связь с династическим гнездом, – однако же вот сегодня сразу отказал войскам расположиться здесь – потому что не место это для боя. Этот дворец – сокровище воспоминаний.
Впрочем, если б войска оставались – то не пришлось бы, пожалуй, и бежать?
А, бедные, куда они поплелись ещё? Может быть, надо было их оставить?…
Возвратился камер-лакей, ободренный: телефоном он разбудил княгиню Путятину. Самого князя нет, он на фронте – но княгиня гордится оказать приём Его Императорскому Высочеству и будет бодрствовать в ожидании его прихода.
351 
