446 
А в самой думе собирались по одному – революционеры. Да! Никто их в Москве уже давно не видел, не слышал, не знал, и сами они прятались за невинными обывательскими личинами, – а теперь приходили на готовое, и громче заявляли себя хозяевами и требовали, чтобы Революционный Комитет передал власть, ещё им не взятую, в руки Совета рабочих депутатов, ещё и не созданного! И выбирали свой Исполнительный Комитет! Довольно нахально!
Но там были и порядочные люди, меньшевики, которых всё-таки знали, – Гальперин, Никитин, Хинчук, Исув. И с ними договаривались о разграничении функций и чтобы существовать в думе всем.
А в городе события разворачивались. Рассказывали об обезоружении отдельных полицейских, вполне мирно, без убийств. Посты городовых стали исчезать сами собой. Крупные же наряды мялись. Затем к думе привалила толпа студентов университета, человек четыреста. Очень смеялись, рассказывали, как на Большой Никитской удалили университетских служителей с контроля, сняли большие железные ворота и отнесли их внутрь двора. А другие факультеты продолжали заниматься.
Потом пришёл слух, что рабочие и солдаты захватили Арсенал. А разве войска присоединились к народу? – ещё никто их не видел. Но вот на Воскресенской площади стали появляться и группы солдат, больше безоружных. Передавали, что одна революционная толпа ворвалась было в Спасские казармы, но была оттуда вытеснена. Судьбу движения должны решить войска – но они всё не приходили на помощь революции.
С прошлой ночи прервалась телеграфная связь с Петроградом, оборвались подбодряющие сведения на несколько часов. Ловили приезжающих с поездов, узнать.
Но и власти московские вели себя неопределённо. Даже – никак.
А между тем в саму думу набивалось масса народу, и много деятелей, с именами или малоизвестных, – от Земгора, от купеческого общества, от биржевых комитетов, от военно-промышленных комитетов, от кооперативов, – и созданный вчера таким героическим рывком Революционный Комитет как будто пополнялся всеми этими представителями? – а на самом деле разводнялся, расплывался, превращался чёрт знает во что: уже не называли его ни Революционным, ни Общественного Спасения, а больше – Временным, а вот уже стали называть – Комитетом общественных организаций.
Корзнер негодовал: с этими безнадёжными обывательскими растяпами потеряли знамя, потеряли звук, потеряли порыв! – да что вообще с ними можно пронести?
А тянулась проклятая неопределённость, и неприсоединение войск, и не-известия из Петрограда.
В негодовании Корзнер ходил домой поесть.
Когда же через полтора часа снова пришёл в думу, то застал Комитет ещё более расплывчатый, но непрерывно заседающий. И среди них же раздались голоса, что их никто не выбирал, и разумнее передать первое слово самой городской думе, которая вот уже собиралась перед вечером, очевидно без своего правого крыла.
A в каких-то комнатах того же здания очевидно уже заседал этот Совет рабочих депутатов – и от него тоже ходили говорить к толпе.
А Корзнер тогда как и не гласный думы – становился что ж, пассивным наблюдателем? Досада! Как грозно вчера вечером засверкало – а вот расплывалось в какую-то всеобщую толкучку. Зато за эти сутки Корзнер узнал сам себя: до чего ж нужна разрядка для его энергии, сколько её накопилось под футляром адвоката и юрисконсульта!
А Воскресенская площадь не расходилась, гудела! И вдруг раскатился особый шум восторга, «ура», шапки в воздух. С балкона думы было видно уже в темноте, при фонарях, как от Неглинного проезда появился строй в несколько сот солдат с ружьями на плечах! И, кажется, – при младших офицерах!
Прошли через раздвиг толпы, стали – и прапорщик звонко объявил, что рота пришла на службу революции, отдаёт себя в распоряжение народа!
Ура-а-а-а-а!…
У городской думы появилась первая охрана!
Это подействовало на думу. Заседание её пошло смелей, и поздно вечером в обращении к московскому населению она уже слала горячий привет Государственной Думе и выражала уверенность, что будут устранены от власти те, кто творит постыдное дело измены, старый пагубный строй, и да не будет ничем омрачена заря, занимающаяся над страной.
Но Корзнер находил, что в этих цветках декламации терялся тот явственный кулак , который надо было подсунуть старому режиму под нос. За минувшие сутки революция в Москве не раскачалась заметно.
446 
