120 
— Так и быть.
Абигейл глубоко вздохнула, чтобы унять лихорадочный стук сердца.
— Я поделилась с вами своими мечтами, но взамен не удостоилась такой же откровенности. О чем грезите вы… Роберт?
— О женщине, Абигейл. О всех тех вещах, которые я бы мог проделать с ней в постели.
Абигейл задохнулась, представив загорелые руки, ласкающие белое женское тело. Что было бы, коснись они ее тела?
Расплавленное желание растеклось между бедрами.
— А как насчет… размера? Для вас имеет значение величина женских грудей?
— Нет, — коротко бросил Роберт, явно не поощряя дальнейших расспросов. Но это был первый мужчина… вернее говоря, первый человек, не рассуждавший на подобную тему обтекаемыми словами, и Абигейл хотела знать больше.
Через три недели она вернется в Лондон, унося с собой воспоминания, которые помогут ей пережить долгие одинокие ночи.
— И что же? Что именно вы хотели бы сделать с женщиной? — бросила она небрежно, почти бесшабашно, хотя сердце глухо колотилось в груди.
— Все! — выдохнул он. — Все, о чем она когда‑либо мечтала. Я хочу вонзаться в женщину до потери сознания, чтобы она молила и заклинала меня о более смелых ласках. Хочу, чтобы она заставила меня забыть, что последние двадцать два года своей жизни я убивал людей.
Абигейл почувствовала, как в горле встал колючий ком.
Смерть была неотъемлемой частью войны. Газеты кричали об ужасах сражений. Абигейл читала газеты, скорбела о мертвых и никогда не думала о тех, кому удалось выжить, солдатах, сражавшихся во имя ее величества. Мужчин, которые не были рождены, чтобы убивать себе подобных, но каждый день лишали жизней Сотни врагов. Мужчин, до конца жизни страдавших от угрызений совести.
Совсем как этот деспот‑полковник.
Несколько бесконечных секунд она сжимала журнал, потрясенная жгучей потребностью, безумным желанием, исходившими от мужчины, сидевшего всего в нескольких дюймах от нее.
Как всякий солдат, он не раз видел смерть лицом к лицу; Абигейл же грозила единственная опасность: что кто‑то посторонний обнаружит ее коллекцию. Как всякий солдат, он терпел боль и муки; единственная боль, которую пришлось вынести Абигейл, — боль одиночества. И необходимости вечно притворяться не той, какой она казалась окружающим.
Однако она ощущала желание Роберта так же сильно, как свое собственное. Он вынужден искать забытья в разгар обезумевшего урагана, ей приходится проникаться переживаниями героев непристойных книг и журналов.
Каково это — забыть будущее в объятиях этого человека? Совсем как он… стремится найти забвение в объятиях женщины.
И она — эта женщина, подумала Абигейл, подхваченная приливной волной бесшабашной решимости В темноте она совсем не чувствовала себя пожилой старой девой. И ее тело на ощупь совсем не покажется дряхлым.
И неожиданно откуда‑то раздался голос… не ее, конечно, не ее, так же как ноющие груди и пульсация между бедер не принадлежали ей, старой деве, которой давно следовало бы забыть все порывы юности, леди, которая вне зависимости от возраста просто не может испытывать ничего подобного.
— Я помогу вам забыть, Роберт, если вы поможете мне.
Глава 2
— Вы девственница, — бесстрастно заметил бесплотный голос. Лицо Абигейл запылало.
— Д‑да.
Ни одна леди не отважится на такое… не сделает такого бесстыдного предложения.
— А что необходимо забыть вам, Абигейл?
— Через три недели мне исполнится тридцать лет. И последние отблески юности навсегда угаснут.
— Тридцать лет еще не конец. Сами поймете, что через три недели будете чувствовать себя ничуть не хуже, чем сегодня.
Абигейл передернуло при мысли о бесконечном унынии и тоске, ожидавших ее впереди.
— Именно этого я и боюсь, Роберт.
— У меня уже больше года не было женщины.
Абигейл сжала ладонями виски: Неужели… неужели он готов принять ее предложение?
— Я прошу лишь, чтобы вы были нежным.
— А если не сумею?
— В таком случае с моей девственностью будет покончено раз и навсегда, — констатировала она спокойно, хотя внутри все дрожало.
И она наконец узнает, кроется ли что‑то за мечтами, бессонными ночами и бесконечным томлением.
— В сексе нет ничего чистого и аккуратного, — грубо бросил бесплотный голос. — Он грязный, шумный и потный. Боль может превратиться в наслаждение, а наслаждение может быть весьма болезненным. И если и начну, вряд ли кто‑то или что‑то меня остановит. Я не успокоюсь, пока не услышу, как ты молишь меня о большем.
120 
