И – не Сане было эту войну жалеть. Он сам себе удивлялся теперь, что мог два года с таким старанием и интересом служить. Что мог – добровольно на эту войну пойти.
Он пошёл – потому что тогда Россия нуждалась в защите. А теперь она нуждалась: как благополучно армиям расцепиться да всем разойтись по прежним занятиям.
А Сане, значит, опять в Москву и кончать университет? Мог ли он ещё вместиться на студенческую скамью? Да пожалуй ещё мог.
Всякая мысль о Москве приходилась ему особенно сладка – и хотелось именно туда скорей.
Надоели газеты, столько дребедени и пошлости было в них, распухала голова. Бросил, пошёл пройтись. По задней опушке Дряговца, мимо всех землянок, в сторону 2-й батареи.
Стоял податливый пасмурный денёк. Подтаивал снег, рыхлел повсюду – а на наезженной дороге зеркалили лужи. Близко кричали грачи, в перелётах и суетне.
На берёзках набухали почки.
Тут Саня встретил прапорщика Фокина, идущего в штаб бригады, очень мрачного. Повернул с ним.
По пути Фокин рассказал о своих злоключениях. Желая повеселить солдат – он поигрывал им на скрипке по вечерам. «А барыню можете?» «А комаринскую можете?» Подбирал, иногда и плясали. И быстро прошёл об этом слух – и стали его уже вызывать каждый вечер, – сперва своя батарея и на передки, потом уже и соседние в Дряговце части: «Прийдить, господин прапорщик, а то весь коленкор без музыки линяет.» Наконец, это ему надоело, уже не осталось ни одного вечера свободного, он стал отказывать. Стали обижаться и даже смотреть по-волчьи. Тут нашли какого-то парня со стороны: «Дай ему скрипку, раз сам не подыгрываешь!» – «Да как же я дам в неумелые руки?» – «А он по ярмаркам играл.» Отказал – ещё хуже стало. Вот: как с ними правильно себя вести? и – можно ли по-доброму?
Саня в душе уверен был, что – можно. Но и с Фокиным не видел: где тот ошибся?
Что его самого соединяло с солдатами – это то, что он знал мужицкий труд и был из мужиков же. А без этого – легко было совсем потеряться. Выходило так, что всякий надевший погон со звёздочкой – уже был обречён на отъединение. Все офицеры до единого – и надменные гвардейские служаки, но и молодые недавние интеллигенты, – все своими погонами отъединялись бесповоротно.
Вот, запрещены были всегда карточные игры солдатам. Но офицеры, напротив, всегда играли, – зачем? Неужели нельзя было воздержаться, отказаться? А теперь – из Петрограда разрешили и солдатам. И они в землянках сидели и резались в карты. И – что можно возразить? А при картах – уже не те солдаты.
Расстался с Фокиным – в расположеньи своей батареи уже слышал знакомый рогочущий, как жеребячий, голос. Чернега! Саня обрадовался: неделю его не было, как уехал на противоаэропланные курсы в штаб гренадерского корпуса.
Пошёл на голос.
Чернега с большим красным бантом на груди шутил с группой солдат, те вдвое перегибались-смеялись. Вот что в нём осталось – фельдфебельское, это да, Чернега был всегда с солдатами заедино, ещё гораздо свободней, чем Саня.
– А, Санюха! – прилопатил тяжёлой рукой. – Ну, как ты тут? Ты, говорят, член батарейного комитета?
– Да выбрали вот, – улыбнулся Саня.
– И председатель батарейного суда? – уже всё выспросил Чернега.
– Да, – ещё улыбнулся, неуверенно.
Уже влёк его Чернега под локоть в землянку и спросил:
– А Бейнаровича – председателем выбрали? Как допустили?
– Да он выступал, кричал… Конечно б, Дубровина.
– Зря, зря, – уже в землянке отпыхивался Чернега, но не очень заботно. – А у нас в корпусном – тоже еврей, ефрейтор, но образованный, умный, зараза.
– В корпусном – что? – не понял Саня.
– Комитете! – хохотал Чернега. – Ты разве не знаешь? Я же теперь в корпусном комитете, ты не знаешь?
– Всего корпуса? – так и сел Саня на чурбак.
– Ну! А ты не знал?
Со своей купеческой койки ноги спустя, Устимович сиял, он уже знал.
– Да как же ты попал? – изумлялся Саня.
– А я ж там рядом был! Речь им двинул – и выбрали.
Смеялся, очень доволен.
– Тут ещё мою койку не заняли? Сейчас меня Цыж обещал кормить. За всю неделю, что я не добрал тут.
И руки тыкал под умывальник наскоро.
– Всего Гренадерского корпуса? – продолжал изумляться Саня.
– Всего, всего! – бодро хохотал Чернега, руками в полотенце. – А скоро будет армейский съезд – и туда уже выбран, поеду.
– Так ты у нас что? И в батарее не будешь? И служить не будешь?