Легко раздаривать, чего не собирали.
Да Милюков и сам уже начал переговоры с польскими кругами. Но польский вопрос такой сложный: поляки рассеяны по разным странам, мнения у них разные. А сама страна оккупирована, и немцы успели выступить инициаторами польского освобождения – там уже национальная школа, суд, самоуправление, набранные легионы. Но и великий размах русских событий открывает простор для польского вопроса. Однако не давали ничего подготовить omnium consensu, но забивали крикливыми декларациями.
Нет, Павел Николаевич не принадлежал к тем горячим головам, как Родичев, кто страстно жаждал всегда независимости Польши. Павел Николаевич понимал, что для силы и крепости Российской империи удобнее держать Царство Польское в своём составе. При широкой автономии, конечно.
Однако этого уже не скажешь так прямо вслух, тут своя филиация идей. Приходится действовать – и стремительно даже! Теперь никак не избежать публичного обращения правительства к полякам. И обращению этому неприлично отстать от советского более чем на сутки: эти сутки ещё можно объяснить технически, а готовили будто бы уже давно.
То есть: надо было буквально сейчас, за несколько часов – Павлу Николаевичу, конечно, кому ж ещё? – написать это воззвание, и сегодня же вечером принять его на заседании кабинета, и чтобы завтра оно уже было в газетах. Прямо вот сейчас, за утренним кофе, не отрываясь, тут же, набрасывать его – да не социал-демократическим шавканьем, а достойным государственным языком.
Но именно сейчас-то надо было ехать на дурацкую церемонию – церемонию принятия присяги Временным правительством в Сенате.
Тем более дурацкую, что вчера же, под давлением Совета, правительство должно было отменить присягу для армии, так торжественно установленную. Присяга для армии хоть имела смысл, потому что простые люди верят в этот акт, – но какой смысл имела присяга образованных министров? – только нежелательный оттенок легитимности к порядкам старой России.
Однако надо было спешить к 11 часам в Сенат – и надевать – что же? торжественный чёрный сюртук.
Глубоко в душе уложив своё намерение ответить Совету о войне, мире и верности союзникам, – Милюков по поверхности памяти и души шарил, составлял воззвание к полякам. И по пути, в автомобиле, уже записывал некоторые фразы.
Ещё несколько дней назад должна была состояться церемония этой никчемной присяги, всё откладывали её – то из-за отъезда Гучкова, то из-за неприезда Владимира Львова, – да этот разиня и сегодня не доехал.
А Керенский! – Керенский явился на церемонию не в сюртуке, но в наглухо застёгнутой своей полурабочей куртке (которою он, очевидно, хотел изобразить сюртук Наполеона). Оделся так, совершенно не считаясь с общей формой, и даже нарочито, чтобы выделяться демократичностью. И ещё более нарочито, проходя помещения Сената, здоровался за руку со всеми швейцарами и курьерами.
Ах, поздно осознал Павел Николаевич, какого же он дал маху, сам позвав этого демагога в правительство.
Ещё он обратил внимание на уныло-усталое лицо сильно постаревшего Гучкова. Но не обменялись с ним ни словом. А князь Львов светился торжественной глупой радостью.
Тем временем министров пригласили войти в зал 1-го департамента. Здесь, как и во всех залах Сената, был снят портрет бывшего царя, светлел-зиял прямоугольник на стене. Вот уже стояли буквою «П» в своей позолоченной форме 24 престарелых сенатора – и сгруженной кучкой в центре стали министры.
Всё это напоминало детскую игру, когда нужно делать как можно смешней, но не рассмеяться, а то проиграешь. Всех министров попросили поднять правые руки и в такой неудобной позе долго стоять, выслушивая и повторяя слова сенатора-председателя. И слова, конечно, самые банальные:… перед всемогущим Богом и своею совестью… служить верой и правдой народу державы Российской… подавлять всякие попытки к восстановлению старого строя… – (как будто в этом состояла теперь борьба) -… все меры к скорейшему созыву Учредительного… и преклониться перед его волей…
Прежде чем «преклониться перед его волей» – надо было поворачиваться побыстрей да действовать как мужчинам. А вот Гучков – что-то дремал, не оказывался союзник.
Дневное заседание правительства отменили, а до вечернего Павел Николаевич успел составить не только великолепное обращение к полякам, а ещё придумал и более ловкий ход: создание Ликвидационной Комиссии Царства Польского (с участием видных поляков)! Это уже, действительно, был настоящий ход действия, язык правительства, а не какого-то митинга в случайном помещении, – и показывал, что Временное Правительство не первый день и серьёзно готовится к освобождению Польши.