Последние отзывы

  450  

Так значит, дело-то не в классе . А в своём сердце.

Да рабочие умелые, разрядами выше – во всей этой заварухе и кипели куда не так. Громили и зорили, и лезли в комитеты – не они, а валовые рабочие, самая чёрная нижняя людь.

Да не на кого и валить. Не мог быть Козьма в том сам не виноват. Полтора года он всё рабочее дело вёл, – так никто другой. И если завалилось – так не без его вины.

Но – чего? Но – когда? Он не видел.

Куда кидаться Козьме? Сидеть в своём отделе труда? – уже в двух отделах труда, с позавчера уже и в министерстве промышленности, считай в правительстве, был у него свой отдел, а что толку? Кидаться по заводам? Да с тёплой бы душой. Да ведь – и Козьму не слушают. Да ведь и не объедешь всех. Посылал помощников по всем местам – тоже не обхватят. На электрической станции трамвая еле уговорили – не изгонять силой неугодных лиц.

А самого Козьму – то тянули на занудные заседания Исполнительного Комитета. То слали – непременно выступить в новом рабочем клубе на Херсонской с речью об Учредительном Собрании, – а что он сам в этом Учредительном понимает, и на кой оно ляд, когда заводы разваливаются? (Уговорил вместо себя – Станкевича.) А то погнали – необходно надо ему сидеть в ложе, в Мариинском театре, на открытии спектаклей. Просидел как чучело, красно налитой, галстуком удушенный. А то теперь приступили: именно ему (как тогда – царя арестовывать) составить новую воинскую присягу. Почему-то другим – неудобно.

Да, конечно, знал Козьма, кто же не знал: что теперь семьёю день прожить надо 3-4 рубля, и не все же получают 5 и 8, многие и получают не более четырёх, а то и помене. Требование повышать оплату – не выдуманное, сама жизнь гонит, всё повышается. Но и должен же человек всегда знать себе границы, но и опамятоваться: не один же ты! Давайте всё ж попридержимся, да сделаем обдуманно. Ну даже-ть захватим – а удастся ли удержать? Смотрите, нам бы не захлебнуться. Пойдёт общий развал, не будет ни топлива, ни сырья, – так откуда нам будет плата? И что нам тогда этот 8-часовой день? Да хозяйственный развал – он хуже этой, бишь, контрреволюции. А крестьянин тоже не будет кормить нас в обмен. Мы ничего не дадим – так и хлеба не будет. Мы все границы переступим – так и фабриканты на том заводы закроют – и конец.

А – война? Война же идёт, очнитесь, ребята, что за дикие мы оказались? В твёрдом разуме выход один – чтобы Питер давал и снаряды, и пушки. А как нам иначе смотреть в глаза фронтовым делегациям?

Они и стали тут подбывать, да с резолюциями фронтовиков, корящими рабочих за 8-часовой день и что снарядов не шлют. Кой-где рабочие застыдились, стали и своими резолюциями отвечать: мы не лодыри! а просто не хватает угля и нефти, только из-за этого работа тормозится, не верьте слухам, что мы не дорожим обороной. Да со всего громадного Путиловского проняло одну башенную мастерскую, 800 человек, постановили: «Учитывая серьёзность момента, производить работу полностью. Всякое манкирование и требование чрезмерной оплаты – позорное явление. Товарищей, желающих закрепления свободы, призываем присоединиться.»

Знал Гвоздев, что дело куда хуже, чем в этих резолюциях, – но хоть бы принимали везде такие. Один выход – не бунтовать каждому заводу по-своему, сохранять какой-то порядок, – а уж Исполнительный Комитет (Гвоздев же) будет стараться добиться общего по городу минимума оплаты, на какой можно жить.

Призывы помогали мало, но только призывы и оставались.

Исполком не поможет (позавчерашний доклад Дмитриева ничего не сдвинул) – так ставить вопрос на пленуме Совета, пусть воззовёт сам Совет.

Хотя и он уже взывал, тоже не помогло.

Взъерошенный озабоченный Гвоздев пошёл на сегодняшнее дневное заседание Исполкома, чтоб уговориться о постановке вопроса на пленуме.

Из Екатерининского зала бодро вспыхивала очередная марсельеза очередного затопившего полка.

Перед дверьми Исполкома ждала польская делегация: пришли благодарить за независимость.

А на Исполкоме – и уже который раз – озабоченно обсуждали: как сократить пленум Совета, разросшийся до трёх тысяч? Там совсем бессмысленные прения, социалистический дух распадается, большой перевес солдат над рабочими придает консервативность. Такой Совет становится просто даже вреден.

Однако, где сила, которая убедила бы его распуститься? Кто посмел бы теперь распустить Совет?

Выходило: надо как-то обмануть Совет. Рафес, Соколовский, Капелинский высказали опасение, что Совет забунтует. Всё сорвётся – и только хуже станет.

  450