45 
Я решил, что могу оставить машину себе. Не то, чтобы она принадлежит мне больше, чем Млею. Просто она мне нужнее.
Единственным местом, куда я мог переехать, чтобы не ночевать на вокзале, была комната Ха. Я мог бы помогать ему рекламировать дублёнки, и мы бы делили пополам и комнату, и зарплату.
В конце концов, осталось всего два месяца до того дня, когда корабль заберёт нас с Кариной на Тету.
Два месяца — не такой уж большой срок, чтобы я не мог провести его в коммуналке с Ха и плакатом «Дублёнки тут».
Администратор попросила оставить ей боксёрскую грушу, я забрал только гантели.
Я потоптался некоторое время перед комнатой Млея, не решаясь зайти попрощаться.
Так и не решился.
Видеть Млея на самом деле не очень и хотелось. Слушать его язвительные слова о том, что я идиот, мне надоело.
Когда Карина родит мне ребёнка, тогда посмотрим, кто идиот!
Я подъехал к Ха на машине рано утром, когда он только вышел на работу.
— Сигареткой не угостишь? — спросил Ха.
— Не курю.
— А гантели тебе зачем? — Ха переминался с ноги на ногу, пытаясь согреться.
— Я хотел бы пожить у тебя пару месяцев, — сказал я. — Можно?
— У меня? — недовольно переспросил Ха — А деньги у тебя есть?
— Нет. Из-за чего бы, как ты думаешь, я стал к тебе переезжать?! — Меня уже начал злить этот разговор.
— Да… — Ха задумчиво посмотрел на меня. — На Рублёвке не каждый может удержаться… тут главное не быть идиотом!
— Ты пустишь меня или нет? — спросил я в лоб.
— А Млей где?
— Млей там. При чём тут Млей?
— Ну ладно, — решил Ха. — Только кухню и туалет, когда тётя Зоя напьётся, ты будешь убирать вместо неё.
— Хорошо, — сказал я.
— И когда наша очередь — вместо меня тоже.
— Ладно,
— И утром, с девяти до часу ты будешь стоять со щитом!
— Хорошо.
— А с восьми до десяти тридцати вечера уходить — потому что ко мне барышни заглядывают.
— Что ещё?
— Ты готовить умеешь?
— Нет. Но я могу научиться.
— По утрам будешь готовить овсянку и яйцо «Бенедикт». По рукам?
— По рукам!
— И каждый вечер будешь ездить в Шереметьево и узнавать насчет рейсов на Сириус!
— Молодые люди, а где дублёнки-то? — Спросила женщина в огромной меховой шапке.
— Там! — сказали мы одновременно и протянули руки в сторону магазина.
— Хорошо. Буду ездить в Шереметьево, — согласился я.
— И заходить в магазин, узнавать не привезли ли зарядное устройство!
— Ладно.
— А ты массаж умеешь делать? — спросил Ха.
— Я умею боксировать, — сказал я.
Ха дал мне ключи и велел, как устроюсь, прийти его подменить.
Я понёс гантели на свою новую жилплощадь.
В отличие от Рублёвки, здесь было полно людей.
Они были на улице, в подъезде нашего дома и даже у нашей двери.
Они спали на коврике и громко храпели.
Я перешагнул через них и открыл дверь.
Меня встретила тётя Зоя. Она была одета в белую мужскую майку и чёрные спортивные штаны на резинке. Её голова была похожа на ромашку, с которой оборвали все лепестки.
— Принёс? — прошамкала она беззубым ртом.
— Нет, — сказал я. — Я ваш новый жилец.
Она заулыбалась.
— Со мной, что ль, будешь жить?
— Нет. Я буду жить в комнате Ха, — сказал я.
— Ясно: педик! — вздохнула тётя Зоя. — Куда мир катится?!
В комнате Ха стояли три раскладушки и табурет с деревянной хлебницей.
Разбитое стекло Ха крест-накрест заклеил медицинским пластырем.
Я заглянул в хлебницу — она была пуста.
Я лёг на раскладушку и стал думать про Ха, Млея, Наталью Петровну и решил посмотреть Хроники Акаши.
Средневековая Германия.
Тяжёлые железные ворота замка были открыты настежь уже с рассвета.
На башнях трепетали от восторга флаги. Женщины во дворе голосили и пытались в последний раз обнять своих мужей, ударяясь об их доспехи.
Мужчины выступали в крестовый поход.
В своей спальне баронесса безутешно плакала о муже, которого не увидит несколько лет. Свечи вздрагивали в ответ на её стоны и плакали вместе с ней.
В ожидании предстоящего одиночества она бессильно колотила кулачками по «поясу верности», в который муж — снова! — заковал её.
Она даже не вышла с ним проститься. Она не хотела, чтобы он прочёл в её глазах решимость- поквитаться с ним, чего бы это ни стоило.
45 
