47 
Катина нога была все так же подвешена, стриптизер все так же сидел рядом.
– Отлично выглядишь! – воскликнула я.
Стриптизер посмотрел на меня с благодарностью.
Зря я никогда в эти клубы не ходила.
– А ты как? – спросила Катя. Медленно. В больницах останавливается время.
– Так… дома… – в тон ей ответила я.
– Помнишь, как в «Тристане» у Бунюэля? – оживилась Катя. – «Девушка остается порядочной только тогда, когда она сидит дома. Или если у нее сломана нога».
Я улыбнулась. У Кати – дисмарфофобия. Это когда малейший недостаток внешности становится трагедией.
– Да… – Я вздохнула.
– Как твой роман? – спросила моя подруга.
– Какой? – преувеличенно удивилась я.
Катя кивнула и промолчала.
– Чернова утром была. С апельсинами. У нее сынуля влюбился.
– В который раз!
У Черновой – клептомания. Она пепельницы ворует. Хотя вполне может себе позволить их купить.
Я отправила маму домой.
С моим охранником.
До этого они дома посмотрели кино «Мост через что-то там». Антон попросил маму привезти диск, и она привезла.
– А девочка умерла, – сказал мне мой сын с упреком.
– Да? – растерялась я. И посмотрела на маму.
– Потому что не надо одним шастать по лесу! – прокомментировала она.
– Это просто первая серия, – сказала я. – А есть еще и вторая. И там она жива. У них такие приключения! Мы с тобой обязательно посмотрим!
– Такое впечатление, что это я снимаю фильмы, – пробурчала мама под нос и уехала, не попрощавшись.
Из агентства «Персонал-Бутик» позвонили, сказали, что ребенок выбрал мою няню. Со сменной обувью.
– Но вы не волнуйтесь. Как показывает практика, больше месяца она там не продержится.
– Ты умеешь кукарекать? – спросила я у Антона.
– Ку-ка-ре-ку! – завопил мой сын.
– А если бы ты сам себе няню выбирал, ты бы ее о чем спросил?
Он задумался.
– Чем она будет меня кормить. Просто я ем одни макароны, – объяснил Антон.
И закатил истерику из-за того, что не пойдет завтра в сад.
Утром повезла его в сад. С машиной охраны. И еще одной, которая останется там.
Терпеливо ждала, пока мой сын снимал одежду и складывал ее в шкафчик.
– А почему у тебя тут картофелина нарисована?
– Потому что это мой шкаф, – гордо сказал Антон.
– А вот этот, с вишенкой, он пустой?
– Он моего друга Пети Платочкина.
– А другого нет? – спрашиваю я воспитательницу.
– А что вам не нравится? – улыбается она.
– Мне не нравится эта картошка! – почти кричу я.
Мама большеглазой девочки в колготках удивленно оглядывается на меня.
– Давайте посмотрим, какой есть свободный шкафчик, – пугается воспитательница.
– А я хочу с картошкой! – заявляет Антон.
– Вот этот, с ананасом? – Я резко открываю дверцу. Шкаф пуст.
– Пожалуйста! – соглашается воспитательница.
– А я хочу с картошкой! – упрямо повторяет Антон.
Когда он был совсем крохотный, я учила его нянечек: если мальчик очень сильно на чем-то настаивает, нужно ему уступить. У него должна быть нормальная самооценка.
– Перекладывай вещи! – командую я. – Быстро! Ты слышишь, что я тебе сказала? Быстро!
Он почти плачет. Ставит сапоги в пустой ящик.
Я лучезарно всем улыбаюсь. Давно меня не фотографировали.
Звонок. Незнакомый номер. Молчание. Испуганно вешаю трубку.
– Сан Саныч? Опять. Сейчас пошлю тебе номер… Нет, просто молчали.
Он рассказывает о том, что они внедрили в московскую тусовку своих людей. Чтобы послушать, чего говорят. Мало ли…
– Ну, так вот. Хотел предупредить тебя: твоя подружка Гуля на каждом шагу рассказывает, что ты приезжаешь на съемку обдолбанная кокаином настолько, что даже на площадку не можешь выйти.
– У меня же аллергия.
– Шоу-бизнес. Ничего личного.
– Вот сука. Чистый овощ.
Соглашаюсь дать интервью для радио.
– Как вы собираетесь праздновать Новый год?
Мы сидим на Рублевке, в ресторане «Mario». Журналистка держит в руках микрофон. «Love Radio».
– О! – Я довольно улыбаюсь. – Молодой человек, который сейчас за мной ухаживает, пригласил меня на романтический ужин.
– И что это за ужин? – радуется журналистка. – Вы будете вдвоем? Или в компании?
– Мы будем вдвоем! – фантазирую на ходу. Официант заинтересованно слушает. – Подробностей я не знаю. Но он даст мне знак. Я должна увидеть что-то такое, что будет его посланием
– Надо же, как романтично! – ахает журналистка. Ей лет двадцать.
47 
