Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
83 
Нет! Уже не смогу!
Перед глазами вновь встал горящий сад, горло запершило от жирного густого дыма. Кем ты должен был стать, Двойник? Великим ученым? Великим правителем?
Ты не стал – как и я.
Только у меня не было сада, не было дома с колоннами из розового мрамора. Маленькая хибарка на окраине Умани, вишневое дерево у входа, единственный лапсердак с заплатками на локтях, доставшийся от щедрого дяди Эли…
– …Ваш сын станет великим учителем, уважаемый ребе Иосиф! Может быть, даже наставным равом в самом Кракове! Хотел бы я, чтобы мои великовозрастные балбесы понимали Тору хоть вполовину так же, как и он. А ведь вашему сыну, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, только двенадцать!..
…Да, мне было только двенадцать, когда проклятый Зализняк ворвался в Умань.
Отец не верил – и отказался бежать. А потом стало поздно. Мы успели выбраться из северных ворот, но только для того, чтобы наткнуться на очередную гайдамацкую ватагу, – люди Зализняка спешили в горящий, гибнущий город.
– …Хлопцы! Глянь! Так то ж жиды! А ну, робы грязь!..
Отцу повезло – он упал сразу под ударами шабли. Повезло и матери – ее проткнули острой косой. И Лев Акаем, жених сестренки старшей, погиб без мучений – бросился на врагов и упал бездыханным.
Нам повезло меньше – мне, сестрам, братьям.
Лея, младшая, умерла быстро – уже под третьим или четвертым ублюдком, терзавшим ее юное тело. А Рахиль жила долго – и все кричала, кричала… кричала.
Пока одни убивали сестер, другие разжигали костер. Дрова разгорались плохо, недавно прошел дождь…
– А ну, говорите, жидята, где ваш батька червонцы запрятал?..
Голые ноги – в костер…
Страшный дух горящей плоти.
И крик…
До сих пор он стоит в ушах, этот крик!
Сначала умер Ицык, младшенький, затем – Шлема…
Потом замолчала Рахиль – страшная, непохожая на себя. Кто-то взмахнул шаблей, поднял ее голову, насадил на пику. На меня взглянули широко раскрытые пустые глаза…
Веревки впивались в запястья. Я знал – смерть рядом. Но страх исчез, остались лишь ненависть – и жуткая, рвущая душу жажда Мести.
За мою семью. За мой народ. За себя.
Ухмыляющиеся рожи подступили ближе, кто-то плюнул в лицо.
– А вот и мы, жиденок! Ну, может, ты чего скажешь перед тем, как сдохнешь?
И тогда воззвал я к Небу, к низкому, покрытому тучами Небу.
К Нему!
К Б-гу Авраама, Ицхака и Иакова, к Г-ду народа моего.
…Темным пламенем вспыхнули веревки. Вспыхнули – упали. Рука рванулась вперед, вырывая чью-то шаблю…
– …Твое желание услышано, Иегуда бен-Иосиф! Да будет так! И знай, что жалеть уже поздно! Ты станешь Смертью, Мстителем за свой народ, пока не встретятся Смерть, Двойник и Пленник. И да будет так!..
И вот они – встретились.
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
В последние дни Ярина редко заходила в отцовский дом. Что там делать? Пусто, тихо, комнаты заперты, из всей прислуги – вечно сонная Глашка, которую никогда не застанешь на месте. Ночевать – и то страшновато, словно в детстве, когда из всех углов темной комнаты начинают лезть упыри с чертями, и Черная Рука над кроватью нависает. Особенно после страшных баек языкатого Хведира – уж он-то старался!
Но этим вечером довелось и залу открыть, и камчатой скатертью стол устелить. Глашка, так и не проснувшись до конца, выставила зеленую бутыль с рейнским, да филижанку с варенухой, да знаменитый мед, что был сварен еще покойной супругой сотника Логина.
И к этому – угощение, как водится. И зубцы, и путрю и борщ-квашу, и шулики. Есть чем брюхо потешить!
А все потому, что гости. Вернее, один гость – пан Рио.
Виделись они, понятно, каждый день, но Ярина обычай помнила. Раз она – наказной сотник, то тех, кого на службу берет, должно домой пригласить да угостить от души. А пан Рио – не обычный сердюк. И роду зацного, шляхетного, и прибыл издалека.
Девушка и пана Крамольника пригласила, да лекарь отговорился. Не иначе усидеть в кресле не мог. Оно и ясно – знатные канчуки у Павки Гончара!
Итак, гости. Ярина была не одна, а с Хведиром, и Агмет тут же – за креслом ее стоял, брови хмуря. Все по обычаю, разве что гарматного салюта после здравиц не учиняли. Впрочем, пили мало, да и к угощению едва притронулись (Глашка, по такому случаю нацепившая новую керсетку вкупе с ненадеванной шапочкой-кибалкой, даже обиделась). Не до того – Хведир-Теодор молчал, Ярине говорить не хотелось, а пан Рио хоть и улыбался, стараясь хозяйку беседой увлечь, да тоже, видать, к веселью был не сильно расположен.
83 
