очень нудно 
52 
Близнецы? Впрочем, какая разница…
– Ну, тварь!
Шагнув вперед, сри джант умело пнул верблюдя в крестец. Тот не шелохнулся, обернувшись лишь спустя минуту – долгую, вязкую, как смола жуй-древа. Дюженник удобнее перехватил кувалду, намереваясь подкрепить пинок более веским аргументом, но опоздал. Вывороченные губы собрались дудкой, колыхнулся горб, и смачный плевок залепил тугрику физиономию. Густо-коричневая слюна стекала по щекам, по татуировке, подтверждавшей воинское звание, набивалась в рот, распяленный для крика; даже издалека Куриному Льву было ясно, насколько горька эта слюна, горька и омерзительна. Рядом, уткнувшись лицом в ладони, от хохота и гадливости давилась Аю. Сри джант медленно вытер плевок, катая желваки на окаменевших скулах. Маг по-прежнему пребывал в трансе, но, даже бодрствуй Алый Хонгр, гордый тугрик не снес бы такого оскорбления хоть от скотины, хоть от самого Старца-Облака.
Кувалда ударила быстро и точно.
Сри джант бил без замаха, тычком ребристого навершия. Верблюдь не упал лишь потому, что оперся спиной о могучий бананас. На грубо лепленном лице возникла гримаса удивления, животная и человеческая одновременно. Похожие гримасы любил рисовать Нала Санг-гун, бродячий живописец, мастак изображать Ад Смешенья. Тяжкие ручищи поднялись перед остроконечной, будто у птицы, грудью, – но не для сопротивления. Скороход задвигал кистями и пальцами, разминая воздух. Откликнулся второй верблюдь: тоже зашевелив руками и мыча, он затопал к дюженнику, опоздав всего на два шага. Следующий удар кувалды был наотмашь. В колено. Мерзко хрустнуло, раненый верблюдь перенес вес на здоровую ногу; подумав и обиженно скривившись, он упал на задницу, трогая себя за бок. Видимо, первый тычок сломал ему ребро.
Тугрик замахнулся в последний раз.
Корчась под резными листьями лопуха, Бут-Бутан из последних сил удерживал Аю: «Рука Щита» готова была броситься, закрыть собой, спасти несчастного полузверя. В придачу приходилось зажимать девице рот, и, взмокший от борьбы с благим, но самоубийственным порывом Носатой, Куриный Лев пропустил самое интересное. Мозгач Кра-Кра, уже с полминуты бормотавший мудреное заклятье, больше похожее на кашель, – видимо, пытался унять гнев тугрика, воюя с проклятым косноязычием, – вдруг всхлипнул, уверившись в тщете колдовских слов, привстал и с места прыгнул на сри джанта. Пленник медной цепочки, вернее, пленник Хонгра, он забыл обо всем, ощутив дуновение свободы, резкой, как шипучая вода в источнике Семи Пядей; паланкин лежал неподалеку от места трагедии, длины цепочки почти хватило Мозгачу, чтобы упасть на плечи тугрика, но тут змея из меди натянулась, обруч перехватил горло, и Мозгач, хрипло рыча, опрокинулся на спину.
Ища опору, пальцы заики вцепились в кувалду.
Правая рука – в кольцо под массивной «башней».
Левая – в кривой «клюв».
Тугрик, страшный в слепой ярости, тоже не удержался на ногах. Сила взмаха, помноженная на внезапную тяжесть тела Кра-Кра, чуть не сломала сри джанту хребет; впрочем, умелый воин, он извернулся, вовремя выпустив предательское оружие. Упав навзничь, дюженник ловко откатился в сторону, избегая возможного нападения. Выхватил кинжал, под хохот солдат полоснул взглядом безучастных верблюдей, мага в трансе… Наконец глаза тугрика остановились на Мозгаче: вобрали, отразили, сделались мутным стеклом, отказываясь признавать очевидное. Раб, живая забава, тот сидел без движения, как если бы, подобно Алому Хонгру, погрузился в глубокую медитацию, и держал в руках боевую кувалду. Бережно, словно засыпающего ребенка, ласково, будто возлюбленную; неуверенно, ожидая, что оружие превратится в кобру, ужалив насмерть, – Мозгач не шевелил губами, но солдаты позже клялись, что слышали смутный шепот: разговор неуклюжего заики-шута с мертвой вещью-убийцей.
– Х-ха! – Когда смеются над тобой, надо смеяться вместе со всеми. Иначе рискуешь поменяться местами с мажьим потешником, заняв место шута. Сри джант хорошо знал это. Хохот рвал ему глотку, глубже заталкивая кляп бешенства, хохот обжигал, драл когтями, да только выбора не было. – Х-х-ххха! Вьючный урод и дурак-кривляка против Дюжего Ррохана! Бедняга, если ты решил сдохнуть, то уж лучше отдался бы диким пчелам…
Пожалуй, Кра-Кра мог бы разбить кувалдой цепь, – если, конечно, Алый Хонгр не озаботился заранее наложить на нее чары. Освобожденный, мог бы попытаться убежать. Или хотя бы встать навстречу смерти: тугрик, играя кинжалом, уже шел к нему, и было ясно, что после Мозгача настанет черед раненого верблюдя. Нет, волшебник-заика не двинулся с места. Разглядывал кувалду, хмурил брови, пытаясь вспомнить, не зная, что именно надо вспоминать, и понимая: вспоминать нечего. Цепочка провисла, Мозгач машинально раскачивался фанькой-встанькой, заставляя медные звенья тихо шелестеть; солнце, падая за кроны мандаринов, отражалось в кинжале, бросая в лицо обреченному пригоршни зайчиков.
52 
