Глава третья

Возможно, мои воспоминания о тех событиях размыты временем и все происходило не совсем так, как мне сейчас представляется. Но мне отчетливо помнится жуткое оцепенение, которое охватило нас обеих, когда мы застыли в сгущавшихся сумерках, глядя на лежавшую вдалеке фигурку. Опомнившись, мы бросились к ней. На бегу я разглядела, что Марико лежит, скорчившись и согнув колени, на боку, спиной к нам. Сатико немного меня опередила – меня задерживал живот – и первой склонилась над девочкой. Глаза Марико были открыты: сначала я подумала, что она мертва. Но потом она повела ими в сторону, однако взгляд казался невидящим.

Сатико опустилась на колено и приподняла девочке голову. Взгляд Марико оставался пустым.

– Марико-сан, что с тобой? – спросила я, запыхавшись.

Марико не ответила. Сатико тоже молчала, ощупывая девочку и переворачивая, словно та была хрупкой, но безжизненной куклой. На рукаве Сатико я заметила кровь и не сразу поняла, что это кровь Марико.

– Надо позвать на помощь, – предложила я.

– Ничего серьезного, – отозвалась Сатико. – Всего лишь ссадина. Взгляните, она просто слегка поранилась.

Марико лежала в луже, и одна сторона ее короткого платьица мокла в темной воде. Кровь текла из ранки на бедре.

– Что случилось? – спрашивала Сатико у дочери. – Что с тобой случилось?

Марико молча смотрела на мать.

– Она, вероятно, в шоке, – сказала я. – Наверное, пока лучше ее ни о чем не спрашивать.

Сатико подняла Марико на ноги.

– Мы очень о тебе тревожились, Марико-сан, – продолжала я.

Девочка бросила на меня недоверчивый взгляд, потом отвернулась и сделала несколько шагов. Двигалась она довольно уверенно: ранка на ноге, видимо, не слишком ее беспокоила.

Мы перешли через мостик на другой берег. Сатико с дочкой шли впереди меня, молча. Когда мы добрались до домика, уже совсем стемнело.

Сатико повела Марико в ванную. Я растопила плиту посередине большой комнаты – приготовить чай. Кроме огня в печке, свет исходил только от старого подвесного фонаря, зажженного Сатико, и большая часть комнаты тонула в тени. В углу, разбуженные нашим приходом, беспокойно закопошились крошечные черные котята. Слышно было, как их коготки шуршат по татами.

Обе – мать и дочка – появились снова переодетыми в кимоно. Они прошли мимо в одну из смежных комнат, а я осталась их дожидаться. Из-за ширмы доносился голос Сатико.

Наконец Сатико вышла ко мне одна.

– Все еще жарко, – заметила она и раздвинула перегородку, отделявшую комнату от веранды.

– Как она? – спросила я.

– Все хорошо. Царапина пустяковая. – Сатико уселась ближе к ветерку, возле перегородки.

– Мы должны сообщить в полицию?

– В полицию? Но о чем сообщать? Марико говорит, что она влезла на дерево и упала. Вот и ободрала кожу.

– Так сегодня она ни с кем не виделась?

– Нет. А с кем она могла видеться?

– А что та женщина?

– Какая женщина?

– О которой толкует Марико. Вы все еще уверены, что это выдумка?

Сатико вздохнула.

– Думаю, что не совсем. Это кто-то, кого Марико однажды видела. Когда была гораздо младше.

– И вы полагаете, что она – эта женщина – могла оказаться здесь сегодняшним вечером?

Сатико рассмеялась.

– Нет, Эцуко, это исключено. Так или иначе, этой женщины на свете нет. Поверьте, Эцуко, все рассказы о ней – просто такая игра, которую Марико затевает, когда ей взбредет на ум покапризничать. Я уже привыкла к этим ее выходкам.

– Но почему она рассказывает подобные истории?

– Почему? – Сатико пожала плечами. – Детям такое нравится. Когда сами станете матерью, Эцуко, вам придется к этому привыкать.

– Вы уверены, что она сегодня ни с кем не была?

– Совершенно уверена. Свою дочку я достаточно хорошо изучила.

Мы помолчали. В воздухе над нами звенели комары. Сатико зевнула, прикрыв рот ладонью:

  12