очень нудно 
102 
На протяжении всего монолога Гиффорд сохраняла спокойствие и хладнокровие.
— Послушай, Си-Си. В этом году все соберутся на Первой улице, — ответила она. — От тебя ничего особенно не потребуется делать. Во всяком случае, ничего из того, что ты себе вообразила.
— До чего же ты ко мне жестока! Как плохо ты ко мне относишься! Подумать только, прийти сюда только за тем, чтобы мне это сказать! А как же Майкл Карри? Говорят, он чуть было не помер на Рождество. И вообще, могу я поинтересоваться, с чего это вдруг он решил затеять в своем доме праздник накануне Великого поста?
Алисию буквально трясло от гнева и возмущения. Она считала сущим сумасшествием и отсутствием всякой логики то, что кому-то может прийти в голову возложить на нее какую-то ответственность. В конце концов, разве недостаточно того, что она довела себя почти что до крайней черты, чтобы можно было снять с нее всякие обязательства? И если нет, то сколько спиртного она в таком случае не допила?
— Этот Майкл Карри, — продолжала она, — говорят, он чуть не утонул. И что же он делает теперь? Устраивает праздник? Неужто он позабыл, что пропала его жена? И, может быть, уже даже мертва! И вообще, что он за человек, этот ненормальный Майкл Карри! Любопытно, кого это черт дернул предложить ему остаться жить в этом доме? А что будет с наследством, если Роуан Мэйфейр никогда не вернется? Давай, катись в свой ненаглядный Дестин. Тебе ведь до всего этого нет никакого дела. Да? Пусть я останусь одна Тебе наплевать! Так что проваливай ко всем чертям!
Глупый гнев, пустые слова, которые, как всегда, были не по существу. Интересно, за всю свою разумную жизнь заявила ли Алисия хоть раз о чем-нибудь прямо и откровенно? Пожалуй, что нет.
— Да, они соберутся на Первой улице, Си-Си, — повторила Гиффорд. — Это не моя идея. Я уезжаю.
Гиффорд говорила таким тихим голосом, что вряд ли Алисия ее слышала, а ведь это были последние слова сестры, обращенные к ней. «О, моя дорогая, моя дорогая внучка! Наклонись и поцелуй меня еще раз. Поцелуй меня в щеку, прикоснись ко мне рукой, пусть даже она будет в мягкой кожаной перчатке. Я любила тебя, моя ненаглядная внученька. Не важно, что я говорила. Я действительно тебя любила».
Гиффорд...
Ее машина уже тронулась с места, а Алисия, босая и продрогшая, продолжала стоять на террасе, ругая сестру последними словами.
— Просто взяла и уехала, — вопила она, пиная ногой журнал. — Взяла и уехала Подумать только! Она так просто уехала. А мне теперь что делать?
Старуха Эвелин не проронила ни слова. Тратить слова на таких, как ее младшая внучка, все равно что писать их на воде. Они исчезают в таком же бездонном мраке, в каком чахнут сами пьяницы. Неужели привидениям приходится еще хуже?
А сколько раз Гиффорд пыталась это делать! Сколько раз она пускала в ход свои заботливые речи! И всегда и во всем оставалась до мозга костей Мэйфейром Она всех любила; конечно, мучилась и металась по жизни, истязая всех своей любовью, но все равно любила.
Эвелин вспомнила, как ее маленькая совестливая внучка, сидя на полу в библиотеке, спросила:
— А зачем нам нужно забирать этот жемчуг?
Все современное поколение Мэйфейров, все дети, выросшие в эпоху науки и психологии, обречены на гибель. Куда лучше было жить во времена колдовства, кринолинов и карет! Да, век Эвелин остался далеко позади. Джулиен все это предвидел.
Но ведь Мона была не такая, как все. Она далеко не была обречена. Вот уж ведьма так ведьма, но только в современном обличье — с компьютером и жвачкой во рту. На клавиатуре своего электронного друга она печатала, казалось, быстрее всех на свете.
— Если бы существовали олимпийские соревнования по скорости печатания, я бы одержала на них победу, — любила повторять она.
А что она вытворяла на экране? Какие схемы, какие графики!
— Посмотри. Это фамильное древо Мэйфейров. Знаешь, что я выяснила?
Джулиен говорил, что магия и искусство спасут мир. Так-то оно так. Но не имел ли он, случайно, в виду компьютерное искусство и магию? По крайней мере, эти мысли невольно приходят на ум, когда видишь мерцающий в темноте экран и слышишь, как какая-то маленькая, запрограммированная Моной коробочка начинает вещать вызывающим суеверный страх голосом:
— Доброе утро, Мона. С тобой говорит твой компьютер. Не забудь почистить зубы.
При виде пробуждающейся в восемь часов утра комнаты Моны у Эвелин буквально начинали шевелиться волосы. Сначала произносил свою речь компьютер, потом начинал шипеть и булькать кофейник. Одновременно включалась микроволновка, в которой подогревались булочки. Затем появлялось изображение диктора в телевизоре, и тот начинал вещать новости от Си-Эн-Эн.
102 
