очень нудно 
30 
Я слышала, как отец говорит слова, заготовленные Одиссеем; казалось, подавленность собравшихся можно было потрогать рукой. Потом привели жертвенного коня — прекрасного белого жеребца с розовыми глазами, без единого черного волоска, его копыта скользили по плиткам пола, голова покачивалась из стороны в сторону в золотой узде. Агамемнон взмахнул огромной двуглавой секирой. Медленно-медленно конь упал наземь, грива и хвост плыли по воздуху, словно клочья водорослей в водном потоке, фонтаном хлынула кровь.
Пока отец говорил собравшимся, какой клятвы он от них требует, я с отвращением и ужасом смотрела, как жрецы разрубают прекрасное животное на четыре части. Мне никогда не забыть это зрелище: женихи, стараясь сохранить равновесие, один за другим встают обеими ногами на четыре куска мягкой плоти, принося ужасную клятву верности и преданности моему будущему супругу. Голоса были глухими и апатичными, ибо сила и мужество уступили место покорному благоговению. Бледные, покрытые испариной лица всплывали и меркли, подобно луне, в неверном свете факела, откуда-то дул ветер, завывая, как заплутавшая в Аиде тень.
Наконец все закончилось. Дымящийся лошадиный труп лежал, оставленный без внимания, женихи, занявшие свои места, смотрели на царя Лакедемона Тиндарея, словно в дурмане.
— Я отдаю дочь Менелаю, — произнес отец.
Раздался громкий вздох, и ничего больше. Ни один не выкрикнул ни слова протеста. Никто не вскочил на ноги в гневе, даже Диомед. Мои глаза нашли его взгляд, пока слуги зажигали светильники; мы попрощались друг с другом поверх сотни голов, зная, что проиграли. Думаю, слезы катились у меня по щекам, когда я смотрела на него, но никто их не заметил. Я вложила свою безвольную руку во влажную ладонь Менелая.
Глава пятая,
рассказанная Парисом
Я вернулся в Трою пешком, в одиночестве, с луком и колчаном стрел за плечами. Семь лун провел я среди лесов и полян Иды, но не мог похвастаться ни одним трофеем. При всей любви к охоте я никогда не мог спокойно смотреть, как спотыкается пронзенное стрелой животное, — мне было куда приятнее видеть его таким же здоровым и свободным, каким был я сам. Мои лучшие охотничьи трофеи были добычей куда желаннее оленя или вепря. Для меня не было большего развлечения, чем преследовать тех обитательниц лесов Иды, которые имели человеческий облик, — селянок и пастушек. Когда девушка падала на землю побежденная, ее не ранила никакая стрела, кроме стрел Эрота; не было ни потоков крови, ни предсмертных стонов, только вздох сладострастного удовольствия, когда она оказывалась у меня в руках, задыхающаяся от восторга погони, готовая задохнуться от другого восторга.
Обычно я проводил на Иде всю весну и лето, жизнь при дворе сводила меня с ума своей скукой. Как же я ненавидел эти кедровые балки, натертые маслом и отполированные до темно-коричневого блеска, эти расписанные красками каменные залы и колонны башен! Запертый внутри этих гигантских стен, я задыхался, словно узник. Все, чего мне хотелось, — это бегать по просторам лугов и лесов, падать в изнеможении на подушку из сладко пахнущей опавшей листвы. Но каждую осень я должен был возвращаться в Трою и проводить зиму с отцом. Это был мой долг, хотя и не имевший большого значения. В конце концов, я был всего лишь четвертым сыном. Никто не принимал меня всерьез, и меня это устраивало.
Я вошел в тронный зал под конец собрания в ветреный хмурый день, не сменив горных одежд и не обращая внимания на снисходительные улыбки одних и неодобрительно поджатые губы других. Сумерки уже сменяла ночная мгла, совет затянулся.
Мой отец, царь, сидел на украшенном золотом и слоновой костью троне, поставленном на высокий постамент из пурпурного мрамора в дальнем конце зала, его длинные белые волосы были искусно завиты, огромная белая борода перевита золотыми и серебряными нитями. Безмерно гордый своими годами, он больше всего любил сидеть, словно древний бог, на пьедестале, взирая с его высоты на все, чем владел.
Если бы зал не производил такого сильного впечатления, представление, устроенное отцом, не казалось бы таким грандиозным. Но он был, по слухам, больше и величественнее, чем старинный тронный зал в Кносском дворце на Крите, и достаточно просторным, чтобы вместить триста человек и не казаться переполненным. Между кедровыми балками высокого потолка синеет небесная лазурь, расцвеченная золотыми созвездиями. Потолок подпирают массивные колонны, суживающиеся к основанию, темно-синие или пурпурные, с простыми круглыми капителями и плинтами, покрытыми позолотой. Стены до высоты человеческого роста выложены пурпурным мрамором без рельефов; выше они расписаны фресками — сценами охоты на львов, леопардов, медведей, волков, — черно-белыми, желтыми, малиновыми, коричневыми и розовыми на бледно-голубом фоне. Позади трона стоял резной экран из египетского черного дерева, инкрустированный золотыми узорами, ведущие к помосту ступени тоже были отделаны золотом.
30 
