– Первый этаж,– сообщает лифт.
Двери разъехались, и внутрь врывается толпа очень спешащих людей. Я вынужден пробиваться к выходу, пока двери не закрылись и меня снова не унесло туда, откуда я только что ушел.
7
Карты
Сатико Сэра, третий мой босс за последние четыре недели, не преувеличивала: в «нероновской» пекарне жарко, как в преисподней, а мою работу – составлять пиццу по номерам – могла бы делать даже обезьяна. Размером пекарня напоминает крысиную нору – пять шагов в длину и один в ширину, с одного конца в ней отгорожено подобие загона со шкафчиками и стульями для разносчиков-мотоциклистов. Сатико и Томоми стоят за прилавком и принимают заказы по телефону или от заказчиков, которые приходят сами и передают бланки через окошечко. Я кладу на коржи начинку по названию пиццы на гигантской таблице во всю стену, с цветными ярлычками вместо надписей – для обезьян, которые не умеют читать. Так, например, в большом круге с надписью «Перестрелка в Чикаго» наклеены маленькие фотографии томатной пасты, шариков мясного фарша, колбасы, чили, красного и желтого сладкого перца, сыра; «Медовый месяц на Гавайях» – помидоры, ананас, тунец, кокосовый орех; «Нерономан» – пепперони, сметана, каперсы, оливки и королевские креветки. Коржи тоже разные: толстые, хрустящие, с травами, с моцареллой. Начинки живут в огромном холодильнике величиной с пещеру – на каждый отдельный контейнер наклеена фотография содержимого. Положив нужную начинку, суешь пиццы в двухколейную газовую геенну. Ролики транспортера протаскивают их сквозь ее раскаленное нутро со скоростью около десяти сантиметров в минуту, хотя, если заказов много, можно залезть в печь щипцами и заставить пиццу родиться недоношенной.
– Весь фокус в том, чтобы правильно рассчитать время,– говорит Сатико, собирая волосы в хвост.– В идеале пицца кладется в коробку – и к ней приклеивается бланк заказа – в ту секунду, когда разносчик возвращается с предыдущего вызова.
Через полчаса Сатико оставляет меня одного. Забавно – заказы сыплются один за другим и не прекращаются даже между часом и двумя ночи, поэтому, в отличие от бюро находок в Уэно или «Падающей звезды», у меня почти не остается времени на раздумья. Наши клиенты – студенты, карточные шулеры, деловые люди, работающие ночами: Синдзюку – это ночные джунгли. Пью воду литрами, теряю литры воды с потом – ни разу даже отлить не понадобилось. Кроме всего прочего, здесь есть вытяжка – она шумит, как паром,– и крошечный радиоприемник – он ловит только местную станцию, застрявшую где-то в восьмидесятых. Еще есть довольно поверхностная карта мира, чтобы изводить рабов этого ада мыслями о тех странах – и живущих там женщинах разных цветов кожи,– куда им не дано поехать. Стрелки настенных часов медленно ползут вперед. Сатико именно такова, какой я ее себе представлял по телефону: безалаберная, организованная, нервная, невозмутимая. Томоми – злая ведьма, она работает в «Нероне» со времен адмирала Перри[124] и отнюдь не собирается нарушать размеренность своей жизни ради повышения в должности. Она болтает с друзьями по телефону, заигрывает с разносчиками, выбирает курсы рукоделия, на которые никогда не запишется, и бросает прозрачные намеки на интрижку с хозяином «Нерона» икс лет назад и на вред, который она могла бы причинить его браку, окажись милая ее сердцу гармония под угрозой. Ее голос может резать листовую сталь, ее смех похож на оглушительную, яркую джазовую импровизацию. Разносчики сменяются каждую неделю; сегодня очередь Онидзуки и Дои. У Онидзуки гвоздь в нижней губе и горчично-желтые волосы, вместо униформы «Пицца Нерон» он носит косуху с черепом. Когда Сатико знакомит нас, он говорит:
– Парень, что работал здесь до тебя, путал заказы. Клиенты меня с дерьмом мешали. Не путай заказы.
Он родом из Тохоку и до сих пор не избавился от северного акцента, густого, как сырая нефть,– это меня несколько беспокоит: вдруг я спутаю смертельную угрозу с замечанием о погоде? Дои уже в возрасте, ему за сорок, он прихрамывает, и на лице у него – выражение распятого Христа. Страдальческий, мутный взгляд, будто с экранной заставки, не слишком много волос на голове, зато с избытком на подбородке.
– Не давай Онидзуке себя запугать, мэн,– говорит он.– Он славный. Бесплатно присматривал за моей тачкой. Травку куришь?
Я отвечаю «нет»; он грустно качает головой.
– Вы, молодые, тратите лучшие годы впустую, потом будете жалеть, мэн. Хочешь, познакомлю с друзьями, которые знают толк в вечеринках? Обслужат по первому классу, все в пределах разумного.