7

– Я конечно, полька, но я не дура, – бросила Ивонна в лицо Андре Сегену.

Пораженный безупречным испанским выговором своей «протеже», но еще больше – ледяным спокойствием ее пристальных глаз, администратор надолго погрузился в созерцание тела Ивонны, вытянувшейся на всю длину постели. В конце концов Андре снял брюки, повесил их на вешалку и только потом, заголив полные икры с резинками, на которых держались носки, ответил, изображая хладнокровие: – Ты хотела сказать, француженка.

Ивонна закурила и, окутавшись дымом первой затяжки, села на край кровати и стянула с себя блузку.

– Пора покончить с этим фарсом, – произнесла она, не отводя от Сегена острого словно кинжал взгляда.

За несколько месяцев Ивонна выучилась говорить на языке портеньо так, что его хлесткие обороты странно контрастировали с ее иностранным произношением. Когда ее польские губы произносили словечки вроде «че», это звучало так же странно, как кошачий лай. Девушка давно уже поняла, что всем обещаниям, всем отсрочкам Андре суждено потерпеть кораблекрушение. Заточение этих долгих месяцев, которые казались веками; теснота общей спальни, вездесущая мадам, бдительная, словно тюремщик; короткие экскурсии в «Рояль-Пигаль»; интимные визиты Андре Сегена, становившиеся все более частыми; скромное вознаграждение, которое он оставлял на ночном столике, – все это определенно являлось прологом к жизни, предстоявшей Ивонне в дальнейшем. За все это время никто так и не послушал, как она поет. С другой стороны, было ясно, что роскошные туалеты, которые ей доставляли, ничуть не походили на облачение певицы. Ивонна уже не была той наивной, полной иллюзий девушкой, что спускалась по корабельным сходням. Нос ее был раздражен неумеренным потреблением кокаина. Длительные периоды абстиненции, которым ее здесь подвергали, полностью укротили ее нрав. Ивонна была готова на все, чтобы получить наркотик; в числе прочего – переспать с Андре. На свете было не много вещей, которые вызывали в ней такое же отвращение, как ласки администратора, – не то чтобы он был отвратителен сам по себе, но от одной его особенности Ивонне становилось нестерпимо противно: дело в том, что, как только он удовлетворял свое желание, его пухленькие безусые щечки становились розовыми, как у девочки, – видимо, вследствие пережитого возбуждения. Почему-то вынести этого Ивонна не могла, каждый раз она почти что падала в обморок. Однако терпела и это: Ивонна знала, что потом ее ждет белое холодное воздаяние, помогающее ей все позабыть, ни о чем не думать. А вот деньги, те жалкие десять песо, которых едва хватало, чтобы расплатиться за еду и за крышу над головой, заботили ее меньше всего. Ивонна научилась говорить по-испански раньше, чем ее соседки по комнате. И танцевать танго. Граммофон в комнате крутил одно танго за другим, почти ни на секунду не замолкая. Ивонна вначале думала, что возненавидит эту музыку. Однако именно танго не давало потухнуть последним уголькам счастья в ее душе. Девушка заводила «Возвращение», и ее душу заволакивало грустью; она вспоминала далекие луга Деблина, тихий плеск Вислы, журавлиный клекот над полями. В конце концов Ивонна влюбилась в этот голос, день за днем доносившийся из граммофонной трубы. Она усаживалась на край кровати, вертела ручку граммофона и запевала сама:

• Ты вертись, заводная, вертись,
• как душа моя здесь завертелась;
• сколько раз мне, несчастной, хотелось
• безрассудно окончить мученья,
• но всегда мне дарил излеченье
• этот голос —
• без него не смогу обойтись.

• Ты меня языку научила —
• на лунфардо ^[33] могу я болтать,
• что репейнику злому под стать
• и с шипами, что ранят на деле.
• Расскажи мне, голубка, скорей,
• как он выглядит, в чем его сила;
• но пускай о любви он не знает моей:
• ведь душа растеряла все перья,
• и в огне полыхаю теперь я,
• когда слушаю голос Гарделя.

• Ты вертись и на месте не стой,
• черный диск граммофона,
• сколько раз, чтоб покончить с тоской
• своего заточенья,
• я стояла у края балкона,
• в шаге над пустотой —
• но спасал меня от искушенья
• этот голос чудесный,
• напевал мне: не надо, постой,
• как обещано песней,
• ты однажды вернешься домой.

• Так вертись, заводная, вертись,
• как безудержная карусель,
• твоей черной трубы лепестки
• орхидеей распустятся свежей.
• Чтоб от дум одиноких спастись,
• я вдохну порошок этот снежный,
• и покажется мне: вот откроется дверь,
• он войдет – и не будет тоски —
• стоит голос услышать, любимый и нежный,
• и назвать его имя: Гардель.

А закончив петь, раз за разом ставила пластинку Дрозда.

  18