93 
Вопросов не было, и Катон отпустил всех.
— Вполне очевидно, — сказал он Сексту Помпею (который в отсутствие Цезаря решил держаться поближе к нему), — что они стосковались по твердой руке.
— Жаль, что ты все время утверждаешь, будто у тебя нет воинский жилки, — с искренней горечью заметил Секст. — Мой отец всегда говорил, что хороший генерал больше заботится о подготовке к сражению, чем о нем самом.
— Поверь мне, Секст, я не могу руководить войском! — раздраженно ответил Катон. — Это особый дар богов, щедро отпущенный таким людям, как Гай Марий или Цезарь. Людям, которые видят ситуацию и тут же понимают, где самое слабое место у противника, чем может помочь ландшафт и где могут дрогнуть их собственные войска. Дай мне хорошего легата и хорошего центуриона, и я выполню все, что они мне прикажут. Но сообразить сам, что надо делать, я не могу.
— Ты очень строг к себе, — сказал Секст. Он подался вперед, карие глаза сверкнули. — Но скажи мне, дорогой Катон, есть ли эта способность командовать у меня? Мое сердце говорит мне, что есть, ибо, послушав всех этих дураков, превозносящих себя до небес, самый безнадежный идиот поймет, что нет у них никакого таланта. Я прав?
— Да, Секст, ты прав. Всегда сверяйся со своим сердцем. Оно тебя не подведет.
За два рыночных интервала в Утике установился новый, военный ритм жизни, и это вроде бы нравилось городу. Но потом в дом возле порта пришел Луций Гратидий, чем-то обеспокоенный.
— Что-то происходит, Марк Катон, — сказал он.
— Что?
— Моральный дух парней не так высок, каким должен бы быть. Моя молодежь приуныла, считает, что все наши усилия напрасны. Поговаривают, что Утика втайне симпатизирует Цезарю и что в ней деятельно работают его эмиссары. — Он помрачнел. — А наш нумидийский друг, царь Юба, будто бы до такой степени уверовал в это, что собирается взять Утику штурмом и покарать всех изменников. Но я думаю, что именно Юба и распускает все эти слухи.
— Ага! — воскликнул Катон, вскакивая. — Я целиком согласен с тобой! Да, Гратидий. Это Юба мутит здесь воду, а не какие-то мифические сторонники Цезаря. Его цель — заставить Метелла Сципиона уступить свое место ему. Нумидиец хочет командовать римлянами! Ничего, я его урезоню! Вот ведь наглец!
Разгневанный Катон поспешил в Карфаген, во дворец, где некогда царевич Гауда, претендент на нумидийский трон, хандрил и хныкал, пока Югурта воевал с Гаем Марием. Здание более грандиозное, чем резиденция губернатора в Утике, отметил он, слезая с двуколки, запряженной двумя мулами. На нем была toga praetexta с пурпурной каймой, с безукоризненно уложенными складками. Впереди шесть ликторов в алых туниках, с топориками в фасциях — знак больших полномочий. Следом за ними Катон прошел во дворец, коротко, по-хозяйски кивнув оторопевшей охране.
«Все-таки каждый раз это срабатывает, — подумал он. — Один взгляд на ликторов, на топорики, на белую с пурпуром тогу — и даже стены Илиона готовы упасть».
Во дворце было просторно и пусто. Катон приказал ликторам ожидать его в вестибюле, а сам прошел дальше, в глубину здания, обставленного с тошнотворной, непозволительной роскошью. Неправомерность вторжения в личные покои Юбы его ничуть не смущала. Юба нарушил mos maiorum, он был преступник, и больше никто.
Царь возлежал на ложе в просторной комнате с действующим фонтаном и выходящим во внутренний двор широким окном, через которое непрерывным потоком лились солнечные лучи. На мозаичном полу перед ним медленно извивались полуголые танцовщицы.
— Постыдное зрелище! — пролаял Катон.
Царь судорожно выпрямился на ложе, потом соскочил с него и в бессильной ярости уставился на непрошеного посетителя. Женщины с визгом кинулись по углам и сгрудились там, пряча лица.
— Вон отсюда, ты, сластолюбец! — рявкнул Юба.
— Это ты убирайся, нумидийский распутник! — взревел Катон так, что крик Юбы показался беспомощным лепетом на фоне этого трубного гласа. — Вон, вон, вон! Сегодня же вон из провинции Африка, ты слышишь меня? Какое мне дело до твоей омерзительной полигамии или до твоих бедных невольниц, лишенных даже малейшей свободы! Я — моногамный римлянин, у меня есть жена, которая занимается моим домом, умеет читать и писать. И умеет блюсти себя без всяких евнухов и запоров! Плевать мне на твоих шлюшек и на тебя!
Катон плюнул в подтверждение сказанного, но не как человек, избавляющийся от излишней слюны, а как разъяренная кошка.
93 
