160 
– Это никого не касается.
– Ну хорошо, кого ты любила, скажи?
Шарлотта окинула взглядом вещи, тщательно уложенные в чемодане. Жизнь рушится, а привычка все аккуратно складывать остается. Тяжело дыша, прикусила нижнюю губу. Нет, ни слезинки не уронит, решено. Митци успела дважды устроить истерику, да и собственных слез хватало. Митци сейчас смотрела зло, и глаза у нее были сухие, но если бы Шарлотта показала слабость и разрыдалась, Митци сразу бы подхватила.
– Ты что, язык проглотила, дорогуша?
– Отстань от меня, прошу.
– Отстань, отстань! Когда ты треплешься, это называется доказывать, а когда я – так сразу «отстань».
– Я сожалею, Митци…
– Ничего ты не сожалеешь. Если бы сожалела, не собирала бы сейчас вещички. Струсила!
– Лучше уйти сейчас. Чем дальше, тем будет хуже.
– С какой стати? Ну зачем вообще уходить? Не сделав ни одной попытки.
– Потому что бессмысленно.
– Но почему?
– Причина вполне заурядная. Несходство характеров.
– Какая глупость! Несходство! Прямо как в газете! Вот уж не думала, что ты такая глупая! Но в несходстве и состоит любовь.
– Ничего хорошего не получится. Мы ошиблись.
– Мы ошиблись. Хорошенькое дело. О чем же ты думала, когда мы покупали этот домик, брали кредит, выбирали пса? Пирру такой расклад не по душе, скажи, Пирр!
Лежа на подстилке около кухонной плиты, Пирр, массивный черный лабрадор, в энный раз взятый из собачьего приюта в Баттерси, с беспокойством следил за ссорой и помахивал хвостом. Ему, видно, на роду было написано оказываться в семьях, где муж и жена сначала ссорились, а потом расходились, бросая его где попало – на шоссе, на заброшенных вересковых лугах, на углу улицы. Сначала его звали Сэмми, потом он стал Ральфом, затем Бобо. Только-только привык к новому имени. Какое-то время жил возле новых хозяев безмятежно, в уютном домике, возле леса, полного зайцев. И вот, кажется, старая песня начинается снова. Ловя знакомые звуки – выкрики, плач, рыдание, – пес умоляюще махал хвостом. Вопреки нескончаемым жизненным тяготам великодушная любящая душа и врожденное добродушие защищали его от невроза. Он никому не желал зла. В гневе людском усматривал своего рода болезнь человеческой расы, ну и причину всех своих горестей.
– Прости, – сказала Шарлотта.
– Да и некуда тебе сейчас идти. Последний автобус уже ушел. К тому же дождь.
– Соберу вещи, позвоню, закажу такси и поеду на вокзал.
– А потом куда?
– К сестре.
– О, и станешь ее домашней собачкой. Прости, Пирр. У Пирра больше достоинства, чем у тебя. Ведь ты их на дух не переносишь. Сама мне сказала.
– Переношу или нет, но они мои родные.
– Правильно, долой любовь. Гони ее, гони прочь.
– Ты не права…
– Я, слава Богу, умею чувствовать и горжусь этим. Чем еще мне гордиться?
– Я нуждаюсь в любви. – Шарлотта села на кровать. – Мне больше ничего, кроме любви, не надо. Но мы с тобой не можем найти общего языка, у нас вместе ничего не получается. Ты вечно ругаешься, я обижаюсь.
– Извини, я не получила воспитания. Росла в доме, где было двадцать пять соседей и один туалет.
– Ты не получила образования. – Шарлотта закрыла чемодан и поставила на пол.
– Тоже мне загвоздка! Я могу наверстать, что, разве не так?
– Нет, Митци. Мы с тобой слишком разные, живем на разных уровнях. То, что для одной привычно, другую возмущает.
– Не умею, допустим, пользоваться ножичком и вилкой?
– Манеры тоже важны…
– Если бы ты слышала, что сейчас говоришь…
– Во всем виновата только я, признаю…
– Какая жалость, что у меня нет магнитофона.
– Мне надо было иметь хоть каплю здравого смысла, чтобы понять: из этой затеи ничего не выйдет. Ты была так добра ко мне, когда мне было плохо, ты была благословенной переменой…
– Ну так почему бы тебе не остаться?
– В то время все это было чем-то новым. Я согласна, не надо было покупать дом, брать Пирра. Мы спешили. Слишком суетились, ведь перед нами открывалась новая жизнь, слишком красивая для реальной. И поэтому при малейшей неудаче все начинало идти вкривь и вкось.
– То, что ты называешь суетой, я называю любовью. Я тебя люблю, Шарлотта. Ты пробудила во мне любовь, разрешила любить себя, и поэтому ты не можешь просто так уйти.
– Чем дальше, тем будет хуже.
– Ты твердишь это постоянно.
– Даже любовь отступает перед нею.
– Перед кем? Что может быть важнее любви?
– Реальность.
– О чем ты говоришь таким холодным мертвецким тоном?
160 
