100 
Яркая вспышка, треск. Я зажмурился. Комната наполнилась дымом, из-под парапета взвилась стайка скворцов. Открыв глаза, я увидел сквозь сернистый туман, что дверца сейфа откинулась и повисла на одной петле. Больше ничего не пострадало. Я заглянул внутрь сейфа. Он был разделен на две глубокие полки. На нижней были деньги, на вид очень много — пачки по фунту и по пять фунтов. На верхней я увидел то, что мне было нужно.
Там лежали две пачки писем. Я взял их в руки. Одна была тонкая, на конверте я узнал аккуратный, манерный почерк Сэди. Другая была много толще. Я быстро просмотрел ее, не развязывая. Все письма были от Анны. «Очень красивые письма», — сказал про них Хьюго. Я сжимал их в руке, чувствуя, как во мне борются угрызения совести, торжество и отчаяние. Я сел на тахту. Теперь я _увижу_ то, что не способен был вообразить. Я вытащил из пачки первый конверт.
И тут с улицы донесся шум подъезжающей машины и скрежет тормозов. Я заколебался. Я покраснел и задрожал. Не выпуская писем из рук, я влез на стул и высунулся в окно. У подъезда стоял грузовик. С минуту я смотрел на него, но никто из машины не вышел, и я слез со стула. Я поглядел на конверт и вдруг увидел темную рощу и Анну, как она босиком вступает под деревья. Пальцы мои уже вытащили письмо. Оно было на нескольких страницах. Я стал его разворачивать. И тут снова послышался шум машины. Он приближался на быстром крещендо, потом сразу смолк. Я мысленно выругался. Опять влез на стул. Глубоко внизу я увидел черный «альвис» Хьюго. Он остановился впритык за грузовиком. Замирая не то от радости, не то от страха, я смотрел на черную машину. Сердце громко стучало, меня пронизывала дрожь. Теперь мне не уйти от Хьюго.
Кто-то вышел из машины, но это был не Хьюго. На секунду я растерялся, а потом узнал светлую голову и щуплую фигурку Лефти. Я глядел, раскрыв рот, вцепившись в раму. Лефти стоял на тротуаре и, видимо, советовался о чем-то с двумя мужчинами, которые вылезли из грузовика. На тротуаре жестикулировали их длинные тени. Потом я разглядел на ветровом стекле «альвиса» буквы ННСП и все понял. Соскочив со стула, я заметался по комнате, как человек, ищущий, куда бы поставить ногу на горной осыпи. Схватил свою записку, адресованную Хьюго, и сунул в карман. На секунду окаменел, и тут внизу на лестнице послышались шаги. Я окинул взглядом комнату: разграбленный стол, взломанный сейф. Посмотрел на письма, которые все еще держал в руке, и сунул то, первое, письмо обратно в пачку. Я подержал их еще секунду, словно хотел положить в карман. Но не мог. Они жгли мне руки. Я снова зашвырнул их в сейф. Потом выбрал самую толстую пачку фунтовых банкнот и запихал во внутренний карман. «Это революции не достанется», — сказал я вслух и бросился к выходу.
В три прыжка я пересек площадку и влетел в кухню. На лестнице уже слышался голос Лефти. Я отворил кухонное окно и выпрыгнул на плоскую крышу. В стеклянной крыше соседнего конторского здания рамы были по-летнему открыты. Я твердыми шагами дошел до одного из таких люков, спустился в него и очутился на пустынной площадке. Минуты через две, сойдя по лестнице, я вышел в переулок, потом вернулся на улицу, перешел на другую сторону; и когда я ленивой походкой проходил по той стороне мимо дома Хьюго, оттуда уже выносили Ренуаров.
Глава 20
Марс очень мне обрадовался. Он весь день просидел взаперти. Я накормил его, а остаток мяса завернул в бумагу и завязал. Потом я уложил в чемодан кое-что из одежды. В прихожей меня ждало несколько писем и бандероль, их я, не глядя, тоже сунул в чемодан. Я оставил Дэйву записку — поблагодарил его за гостеприимство, и мы с Марсом вышли из дому.
Мы сели в 88-й автобус. Кондуктор много чего нашел сказать по поводу Марса. Мы уселись наверху, на переднем сиденье, том самом, где я еще так недавно сидел и думал об Анне, а потом вдруг сошел с автобуса и отправился искать ее. И сейчас, когда я, гладя Марса по голове, смотрел сверху на толпы народу, запрудившие Оксфорд-стрит, мне было не весело и не грустно, только немного странно, точно я не совсем настоящий — как человек под стеклянным колпаком. События текут мимо нас, как вот эти толпы, лицо каждого видишь только минуту, самое важное важно не навсегда, а только сейчас. Работа и любовь, погоня за богатством и славой, поиски истины и сама истина — все состоит из мгновений, которые проходят и обращаются в ничто. Но сквозь эти бесчисленные «ничто» мы движемся вперед с той поразительной живучестью, которая создает наши непрочные пристанища в прошедшем и будущем. Так мы живем — как некий дух, витающий над беспрестанной смертью времени, над утраченным смыслом, упущенным мгновением, позабытым лицом, — до тех пор, пока последний удар не положит конец всем нашим мгновениям и не погрузит этот дух обратно в пустоту, из которой он вышел.
100 
