45 
В начале лета царь возвратился в Синопу, чувствуя себя могущественным, отомщенным и полным блеска. Сестра и жена Лаодика встретила его радостным лепетом, а вельможи – чрезмерным спокойствием. Дяди Архелай и Диофант были мертвы, кузены Неоптолем и Архелай находились в Киммерии. Подобное положение дел напомнило царю о его уязвимости, что лишило его триумфаторского настроения и заставило подавить желание, водрузившись на троне, побаловать подданных подробным повествованием о путешествии на запад. Вместо этого он, одарив всех мимолетной улыбкой, переспав с Лаодикой (при этом вынудив ее оглашать дворец отчаянными криками) и обойдя всех своих сыновей и дочерей, а также их матерей, затих, ожидая развития событий. Что-то происходило, в этом он не сомневался. Митридат решил не говорить ни слова о своем длительном и загадочном отсутствии и не делиться ни с кем планами на будущее, пока не выяснится, что на самом деле творится в столице.
Вскоре перед ним среди ночи предстал его тесть Гордий – прижимающий палец к губам в призыве не издавать ни звука и объясняющий жестами, что им надо как можно быстрее встретиться на дворцовых укреплениях. Было полнолуние, в воздухе разливалось серебряное мерцание, по морю бежала мелкая рябь, тени казались чернее провалов бездонных пещер, а луна изо всех сил старалась подражать солнцу, но оставалась лишь блеклой пародией на дневное светило. Город, выросший на косе, связывающей берег со скалой, на которой громоздился дворец, мирно спал, не видя снов; человеческое жилье окружали, как оскаленные клыки, зловещие крепостные стены.
Царь и Гордий встретились между двумя крепостными башнями и, стараясь спрятаться от чужих глаз, заговорили так тихо, что голоса их не разбудили бы и прикорнувших в бойницах птиц.
– Лаодика не сомневалась, что уж на сей раз ты не вернешься, властелин, – начал Гордий.
– Вот как? – бесстрастно проговорил царь.
– Три месяца тому назад она завела любовника.
– Кто он?
– Фарнак, твой двоюродный брат, повелитель.
А Лаодика не глупа! Не просто первый встречный, а один из немногих мужчин в роду, имеющих основания надеяться на восхождение на понтийский престол, не опасаясь свержения каким-нибудь повзрослевшим царским отпрыском. Фарнак приходился сыном брату Митридата V и его же сестре. Он был чистокровным претендентом на престол со стороны обоих родителей – безупречная кандидатура!
– Она думает, что я останусь в неведении, – проговорил Митридат.
– Скорее, полагает, что те, кто знает, побоятся проговориться, – сказал Гордий.
– Тогда почему не убоялся ты?
Гордий улыбнулся, блеснув в лунном свете зубами. Мой царь, тебе нет равных! Я понял это в то мгновение, когда впервые увидел тебя.
– Ты будешь вознагражден, Гордий, это я тебе обещаю. – Царь оперся о стену и задумался. Наконец он произнес: – Очень скоро она попытается прикончить меня.
– Согласен, повелитель.
– Сколько у меня в Синопе верных людей?
– Полагаю, что гораздо больше, чем у нее. Но она – женщина, мой царь, а значит, превзойдет жестокостью и бесчестностью любого мужчину. Кто же станет ей доверять? Те, что пошли за ней, надеются, что будут осыпаны милостями, но ожидают их скорее от Фарнака. Думаю, они ждут, что Фарнак, усевшись на трон, убьет ее. Однако большинство придворных устояло против ее уговоров.
– Отлично! Поручаю тебе, Гордий, предупредить верных мне людей о том, что происходит. Пусть будут наготове в любое время дня и ночи.
– Что ты думаешь предпринять?
– Пусть эта свинья попробует убить меня! Я знаю ее, она ведь моя сестра. Она не прибегнет к кинжалу или стреле, выпущенной из лука. Яд – вот ее оружие! Причем не из тех ядов, что убивают сразу: ей захочется причинить мне побольше страданий.
О, повелитель, молю тебя: позволь немедля схватить ее и Фарнака! – страстно зашептал Гордий. – Яд – столь вероломное средство! Вдруг, невзирая на все предосторожности, она обманом вынудит тебя проглотить болиголов или подложит в твое ложе гадюку? Прошу, дай мне схватить их без промедления! Так будет проще. Но царь лишь покачал головой.
– Мне необходимы доказательства, Гордий. Пускай попытается меня отравить. Пускай прибегнет к ядовитому растению, грибу или рептилии, наилучшим образом отвечающей ее наклонностям, пусть покусится на меня.
– Царь, царь! – в ужасе вскричал Гордий.
– Беспокоиться совершенно не о чем, Гордий, – спокойствие Митридата оставалось непоколебимым, в голосе его не чувствовалось страха. – Никто не знает – даже Лаодика, – что за те семь лет, что я скрывался от материнской мести, я приобрел невосприимчивость к любым ядам, какие только известны людям, а также к тем, о которых пока неведомо никому, кроме меня. Я – величайший в мире знаток ядов и могу заявить об этом без ложной скромности. Думаешь, все покрывающие меня шрамы нанесены оружием? Нет, я наносил их себе сам, дабы обрести уверенность, что ни одному из моих родичей не удастся избавиться от меня простейшим способом – с помощью яда.
45 
