очень нудно 
42 
Я не понимал, к чему он клонит. Как я мог забыть все это?! Да я как сейчас помню те дни! Жили плохо, спали на нарах; Крамов, узнав о моем намерении построить дома для рабочих, усмехнулся: «Стройка короткого дыхания, построим — уедем, дома сметой не предусмотрены и главное — в показатели выполнения плана не входят…» Все помню! И как я поехал в обком, прорвался к Баулину, разбушевался, надерзил, с горя напился в «шайбе», попал к Крамову… Как ушел от него под утро, после разговора с ним, после того, как до конца понял, кто такой Крамов, вернулся на свой участок и здесь, к огромной радости, узнал, что дома все-таки будут, что Баулин позвонил в комбинат и поддержал меня… Да разве я когда-нибудь смогу забыть все это?!
— Какая графа, о чем ты? — воскликнул я. — Я помню все, каждый мой день на этой стройке!
— Тогда и наш разговор помнишь? — подаваясь ко мне и в упор глядя на меня, спросил Трифонов.
Да, я помнил и этот разговор. Вернувшись от Крамова, разочарованный, разбитый, теряющий веру в то» во что непоколебимо верил раньше, я встретил Трифонова. И я излил ему все свои сомнения, высказал все, что наболело…
Я помнил и ответ Трифонова, взволнованный и гневный.
— …И разговор помню, — подтвердил я.
— А если помнишь, — медленно произнес Трифонов, — то как ты мог два дня от меня бегать, вилять, занятостью прикрываться? Я ведь не пол-литра хотел с тобой распить, я хотел с тобой как с коммунистом, как с руководителем нашим разговаривать! Ты почему ко мне сейчас же после статьи этой не пришел, а?
Говоря, Трифонов все больше и больше повышал голос.
— Не кричи на меня, Харитоныч, — с обидой сказал я.
— Я тебе сейчас не Харитоныч, товарищ Арефьев! — неожиданно стукнул кулаком по столу Трифонов. — Я тебе секретарь парторганизации! Понимаешь ты эти слова?!
Я молчал.
— После того разговора я думал, ты все до конца понял, — уже спокойнее продолжал Трифонов. — Из петушка задиристого, самолюбивого в человека вырос, в коммуниста. Все, все может коммунист: смолчать, побороть обиду личную, страдание, сердце, когда нужно, вот так, обеими руками сжать, чтобы без толку не трепыхалось, себе во вред — товарищу помочь, и это случается… Но когда дело о главном идет— о жизни, об идеях наших, о том, как с рабочим классом разговаривать, как жить, как работать дальше, — тут ты молчать не смеешь! Понял?!
— В данном случае ты преувеличиваешь, Павел Харитонович, — неуверенно возразил я, подавленный его страстным напором, — статейка неудачная, но коренных вопросов она не касается…
— А ты что же, ждешь, чтобы на сороковом году советской власти кто-нибудь отрицать ее решился, так? — воскликнул Трифонов.
— Кто говорит об этом…
— Ах, «кто говорит»!.. Да ведь ты знал, знал, что статья двухдонная, лживая. Знал, спрашиваю?
— Ну, знал.
— Знал, и от меня, партийного секретаря, бегал? Знал, и в своем слове на бюро о статье даже и не заикнулся, будто ее и не было? Так?
— Ну, так, — устало согласился я. — Ну вот, теперь договорились. И Трифонов ребром ладони провел по столу, будто сметая с него что-то.
— Все понимаю, — тихо сказал он после паузы. — Друзья вы с Орловым. Не ждал ты от него такого. И я не ждал. До сих пор понять не могу, откуда в нем все это появилось. Не было бы подписи, в жизни бы не поверил, что его статья. И ты бы не поверил. Но факт налицо. А ты решил его не замечать, отвернулся, глаза отвел думал — этим товарища выручишь. А ты и Орлову не помог и своей линии в жизни изменил…
Эти последние его слова стегнули меня точно кнутом. Я вскочил.
— Выбирай выражения, товарищ Трифонов!
— Сядь, не прыгай! — сурово сказал Трифонов, не обращая никакого внимания на мое возмущение. — Ты что же думаешь, измена — только когда от родины отказываются? Когда с фронта удирают? Да? А когда гниль на поверхность лезет, а коммунист видит, но отмалчивается, — это по какой рубрике отнести прикажешь?
Я молчал. У меня не было сил спорить с ним. Не было потому, что три дня назад я сам был на месте Трифонова, а Орлов на моем. Я думал: «Может быть, рассказать все старику, вспомнить, как резко реагировал я на статью в разговоре с Орловым?»
Но это значит совсем уронить Григория в глазах Трифонова. Да и мое поведение, с точки зрения Павла Харитоновича, будет выглядеть еще более неприглядным. Одно дело — если я не понял тогда, не разглядел демагогической сущности статьи Орлова, другое — если все видел, все понял и не пришел в партбюро, а придя наконец, промолчал».
42 
