очень нудно 
112 
— Ты права, — согласился Патрик. И о чем он только думал? — теперь эта мысль не давала ему покоя. Это был тот самый контекст, который он совершенно упустил из виду.
— Я могу понять, чего добивалась эта Мэри, — продолжала миссис Клаузен, неожиданно вцепившись обеими руками в его здоровую руку и глядя на него так пристально, что он не мог отвести глаз. — Кому из женщин не захотелось бы родить от тебя ребенка? — Она прикусила нижнюю губу и покачала головой, явно сдерживаясь, чтобы не накричать на него при малыше. — Ты у нас прямо красна девица, которая еще не успела понять, как она хороша! Ты что, не понимаешь, какое впечатление способен произвести на женщину? И дело даже не в том, что ты опасен, потому что красив; ты опасен как раз потому, что не представляешь, насколько ты красив! Да ты ведь не думаешь ни о ком! — Ее слова прозвучали как пощечина. — Как ты мог думать обо мне и в то же время делать ребенка другой? Ты обо мне вовсе не думал! Во всяком случае, в тот момент!
— Но ты всегда представлялась мне такой далекой… недоступной… — Больше Уоллингфорд ничего не смог из себя выдавить. Уж он-то понимал, что она сказала истинную правду.
Нет, ну каким же все-таки он оказался идиотом! С чего он взял, что запросто может рассказывать ей о своих эскападах и надеяться, что она полностью поймет его и посочувствует ему? Только потому, что сам он самым искренним образом посочувствовал ей в ее невинном заблуждении? Господи, да ведь она всего лишь согласилась встретиться со старым приятелем, столь же свободным, как и она сама, и ничего из этой встречи не вышло — было бы в чем каяться!
По сравнению с той единственной ошибкой, которую, по мнению миссис Клаузен, она допустила, собственное поведение представлялось Уоллингфор-ду совершеннейшим беспределом. Краска бросилась ему в лицо.
Миссис Клаузен, несомненно, была разочарована, он видел ее огорчение так же ясно, как видел саму Дорис: влажные спутавшиеся волосы, темные круги под глазами, тело, обтянутое старым купальником… А ведь Патрик еще не забыл, как она выглядела без купальника, в лунном свете на берегу и потом, в озере… (Она стала, пожалуй, чуточку полнее, а может, еще не успела сбросить тот вес, который набрала во время беременности.)
Уоллингфорд только сейчас понял, что именно любит в ней больше всего, даже больше ее искренности и открытости, непритворности ее желаний и чувств. Все, что она говорила и делала, было серьезно и осмысленно. И насколько одна женщина может отличаться от другой, настолько она не походила на Мэри Шаннахан. Прямая и практичная, Дорис доверяла людям, и ей самой можно было доверять. И уж если она уделяла кому-то внимание, то от всей души.
В мире Патрика Уоллингфорда царила полная свобода нравов. А Дорис Клаузен в своем мире никогда не допустила бы подобной распущенности. И к его предложению она отнеслась очень серьезно; она просто не могла отнестись к нему иначе. По всей видимости, ее согласие не было таким уж невозможным. Просто он, дурак, сам все испортил!
Она отсела от него подальше — перебралась на другую постель и сложила руки на коленях. Ни на него, ни на маленького Отго она больше не смотрела; в ее взгляде, устремленном куда-то вдаль, отражалась бесконечная усталость, часто настигавшая ее в эти предутренние часы.
— Мне бы надо немного поспать, — тихо сказала Дорис.
Патрику показалось, что ее усталые глаза смотрят сквозь стену — на темный прямоугольник в соседней комнате рядом с дверью, где раньше что-то висело, то ли зеркало, то ли картина.
— Там что-то раньше висело на стене… в другой комнате, — сказал Патрик, пытаясь ее разговорить. — Что это было?
— Просто реклама пива, — ответила миссис Кляузен.
— А-а-а… — вырвалось у Патрика, словно ему дали под дых. Ну, конечно же! Конечно, это была реклама пива, и ей просто надоело на нее любоваться.
Патрик протянул к ней здоровую руку, но даже колен ее не коснулся, а лишь легонько провел пальцами по ее животу.
— У тебя тут раньше была какая-то металлическая штучка, вроде украшения, — попробовал он сменить тему. — Я, правда, только один раз ее видел. — Он не стал уточнять, что это было в кабинете доктора Заяца, когда она так решительно его оседлала. Дорис Клаузен была явно не из тех, кто украшает себя пирсингом, да еще на пупке.
Она взяла его руку и положила ее к себе на колени. Но это отнюдь не было жестом одобрения или поощрения; просто она не хотела, чтобы он касался ее живота.
112 
