51 
Скоро Арли уже вез его по мосту через Саванна-Ривер. Уилл лежал в телеге на спине и за тарахтеньем колес едва слышал разглагольствования приятеля. Понял лишь, что, по мнению Арли, мешкать нельзя.
Ничего! — кричал Арли, охлестывая вожжами спину лошади. — Догоним армию, найдем врача! Может, даже того, нашего. Поправишься!
Уилл замерз. Зубы так и стучали. Не мог понять, то ли его бьет дрожь, то ли это дорога такая тряская. Рукав промок до нитки. Лежа на боковой скамье, он держал руку вытянутой вверх и пальцем второй руки зажимал рану, пытаясь остановить кровь.
У этой лошаденки мослы что твои зубочистки! — кричал Арли. — Ей только легкие двуколки таскать! Вот если б ты нам мула нашел! Ведь просили тебя! Но вообще-то хорошо, что ты там с твоей рукой валяешься, а то я чуть не нарвался, пытаясь увезти с собой парочку умирающих суржиков. Ты куда, говорят, их переть собрался? За каким хреном? С тобой-то лучше, правдоподобнее получится — ежели кто вязаться вздумает! В общем — что-то теряешь, что-то находишь, да и потом: удачи и невзгоды дает Господь! Их надо принимать с благодарностью! Веруя, что Он вновь нас выведет, пусть даже тебе и придется поваляться тут в кровище! Зато посты охранения пролетим со свистом.
Книга вторая Южная Каролина
I
Ведомый генералом Ховардом правый фланг армии Шермана в составе Пятнадцатого и Семнадцатого корпусов двигался от места высадки в Бофорте на запад, левый фланг — Четырнадцатый и Двадцатый корпуса Слокума — следовал вдоль Саванна-Ривер в северо-западном направлении, и генералы мятежников не могли понять — то ли войска идут на Огасту, то ли надо защищать Чарльстон. На самом деле целью Шермана была Колумбия, и даже Моррисон, несмотря на личные обиды и недовольство командующим, не мог не признавать гениальности этой оперативной разработки. Обман получался как бы обоюдоострым, и хотя к тому времени инсургенты уже знали, какой он шельмец, они не могли собрать войска в один кулак, пока Шерман не проявит своих намерений недвусмысленно.
Зато у Конфедерации в активе были дьявольские каролинские болота и соответствующие погодные условия вдобавок. Дождь лил стеной, создавая завесу, сквозь которую горящие пучки сосновых веток (ими люди пытались освещать себе путь через топи) мерцали как звезды небесные. С полей шляпы Моррисона ручьями стекала вода. Там и сям на полузатопленной дороге слышались крики и ругань ездовых, офицеры надсаживались, выкрикивая команды, и, несмотря на майорский чин, каковой читался по дубам на замызганных и мокрых погонах, в ту ночь почтения к его рангу никто не выказывал, потому что каждый — будь то рядовой или офицер — с такой яростью боролся за каждый шаг вперед, что плевать хотел и на него, и на его приказы.
Моррисон вел лошадь под уздцы. Даже там, где дорогу уже гатили, под тяжестью фургонов жерди уходили в грязь, и приходилось класть новый слой поперечин. А иногда идет, смотрит: стоит упряжка, а у одного из мулов копыто между бревен застряло, и бедное животное криком кричит, вот-вот ногу себе оторвет. А если фургон завязнет, останавливается вся их вереница, и тогда десятки людей сбегаются к нему, выпрягают мулов, выгружают поклажу и общими усилиями вытаскивают колеса из грязи. Моррисон решил, что проще будет сойти с дороги и брести кое-как по болоту, наслаждаясь потоками холодной грязи, время от времени перехлестывающей в сапог поверх голенища. При нем были письма Шермана и Ховарда генералу Джо Мауэру, который командовал авангардной дивизией фланга. Но Моррисону никак не удавалось найти штаб Мауэра.
Повернув направо, Моррисон пошел от дороги вбок в надежде выйти на какую-нибудь другую, может быть более проезжую, дорогу. Но топь сменялась водной гладью, открытая вода опять болотом, да еще и заросшим густым кустарником, к тому же движется ли он в темноте по прямой, с уверенностью сказать было сложно. Он брел по колено в жиже, чуть не падая, когда ноги путались в колючих зарослях куманики, да еще и упирающуюся лошадь приходилось тащить. Кустарник кончился, начались кипарисы, густые — не протиснешься, и корни свои, узловатые и скользкие, повсюду растопырили. Похоже, я тут утону, — проговорил он, но продолжал брести вперед, и в конце концов твердая земля все-таки под ногами появилась — то был узкий берег бурного потока, в который превратилось паводковое русло реки Салкехатчи; он взобрался на скользкую гряду сам, втащил коня, оступающегося, дрожащего, с исцарапанными в кровь бабками.
51 
