55 
По тревоге подняли кавалерию, послали прикрывать фланги, но северян было слишком много, а повстанцев всего полторы тысячи. Не выстоять. О господи, — вырвалось у Джейми. Он замерз, весь дрожал, губы посинели, и думалось только о том, как бы не обмочиться. Ночью братья почти не спали, потому что вдоль всей реки то и дело происходили стычки. Мучил голод: последнюю галету съели еще вчера. Джон Младший, который старше брата на год, исполнял при испуганном Джейми роль завзятого вояки. Ладно тебе волноваться, — сказал он небрежно. — У нас здесь укрепления не хуже форта. Им до нас не добраться: наши позиции над обрывом, потом у нас артиллерия, а у них нет. Как в болоте пушку установишь?
И чуть не в тот же миг старший брат, получив своим словам подтверждение, ткнул младшего локтем в бок: открыли огонь их пушки, снаряды со свистом пролетали над головой и разрывались в воде, валя деревья и подбрасывая людей в воздух. Но все равно янки шли вперед, некоторые толкали перед собой бревна, на которые опирали винтовки, чтобы обстреливать канониров, не давая им поднять головы. Надо же! В первых рядах они пустили снайперов, — сказал Джон Младший.
Нас убьют. Не хочу умирать, — проговорил Джейми.
Ш-шш! Представь себе, что тебя сейчас папа слушает.
Но он же не слушает! Нет его тут! Могу говорить, что хочу.
Подумай о чем-нибудь приятном, а то выставляешь себя трусом каким-то!
О чем, например?
Не знаю. О чем-нибудь. Ну, хотя бы, как мы подглядывали за черномазыми девками, когда они на ручей мыться ходили.
А-а, да-а…
Они там голые, и ни сном ни духом, что мы смотрим.
Ага.
И эта Перл, которая почти белая. Надо будет трахнуть ее, пока какой-нибудь ниггер до нее не добрался.
Ага.
Она из них самая ладненькая.
Ага.
Сисечки маленькие такие и торчат. Не то что жирные бурдюки у их мамаш. Господи, никогда не видел таких больших сисек, как у некоторых негритянок, даже у нашей мамы меньше.
А ты что — подглядывал за мамой?
Да не-ет, это я так, по внешнему впечатлению.
Врешь, подглядывал! Возьму вот и все ей расскажу.
Что расскажешь-то?
Что ты подсматривал за мамой, когда она голая. Ну ты даешь!
Заткнись, а то я так тебя разуделаю — никаких янки не надо будет. Хочешь раньше времени сдохнуть?
Подумав, Джейми сменил тему. Ты ж говорил, они до нас не доберутся!
Да врал я, врал, сопляк ты бздиловатый.
Ты говорил…
Слушай, ты прямо будто и не Джеймсон! Ой-ой, слезки показались! Господи, он на моих глазах в девчонку-сикалку превращается! Чучело ты, щенок! И ты сдохнешь, и я тоже, так что утри сопли и прими это как мужчина. А иначе не успеешь помереть, как тебя янки в задницу трахнут!
Врешь!
Еще чего! Они всегда так с плаксами поступают. Не хочешь этого, тогда хватит реветь. А то имей в виду, они именно так и сделают.
В двух шагах от Стивена Уолша, чуть ниже по течению, в солдата попала пуля; дернувшись, он выпустил винтовку, словно отбросил ее от себя, завалился на спину и какое-то время плавал, лежа на спине, а руками схватившись за башмаки, перекинутые на шнурках через шею. Потом исчез. Кто это был — бог весть. Подойдя к тому месту, Уолш потоптался, присел, пошарил свободной рукой в воде. Никого. В рассветных сумерках на болотистом заливном лугу от погибшего только и осталось что красноватое облачко в воде, маслянистая клякса, которая, вихрясь, рассеивалась и уплывала по течению.
Давай-давай, солдат, — сказали сзади. — Двигай, двигай.
Шеренга за шеренгой пробивались бойцы вперед по грудь в болоте. Оно сопротивлялось как живое, и в сознании Стивена борьба Союза с Конфедерацией ушла куда-то на задний план, так что единственной задачей стало преодоление этой вязкой непонятной массы, которая, насколько он мог видеть, копошась в ней, раздвигая ее и шатко переступая в жиже, простиралась без конца и края. Страха он не чувствовал, лишь злость и отчаяние, поселившиеся у него в груди с тех самых пор, как он получил те три сотни долларов, за которые должен теперь заплатить жизнью. Еще когда он шел по Джорджии, жег дома и ломал железнодорожные пути, ему пришло в голову, что война, в которой он участвует, безумна. Улыбки на лицах освобожденных рабов, выходивших встретить войска, не вознаграждали. В их глазах читался затаенный гнев, продиктованный нравственным опытом, утешению не поддающимся. Еще неизвестно, как бы он сам смог вынести жизнь, подобную той, что у них. На чужой земле, в чуждой среде — как на острове, где хозяйничают безбожные хищники.
55 
