Лёгкий, ненавязчивый романчик 
49 
И, словно в подтверждение сказанного, на миг глянул себе за левое плечо.
Улыбнулся.
И еще раз, уже без нажима:
– Тебе должно быть стыдно, Хюсен. Это плохо, когда человек тайком от других ладит негодные делишки. И это хорошо, когда человеку потом бывает стыдно. Я говорю смешные, странные, иногда бессмысленные вещи, но ты должен понять меня, Хюсен Борджалия. Потому что я не могу иначе.
– Он вас понял, Керим Джаммаль, – прогудел великан-авраамит, на два тона ниже самого караван-баши. – Он вас отлично понял. Не соблаговолите ли сегодня посетить мой дом? Мириам очень обрадуется. Она часто спрашивает: где вы? Что вы? А маленький Ицхок…
Слушая их разговор, Петер Сьлядек еще не знал, что пойдет вместе с караваном до самого Драгаша, а потом обратно во Влеру, пойдет погонщиком, носильщиком, мальчиком на побегушках, не за жалованье, а за кусок хлеба и возможность идти рядом с Керимом-агой, временами заглядывая ему за левое плечо. Они простятся на берегу Влерского залива. Парусная галера «Султан Махмуд» будет отходить от берега, держа курс в Барлетту, а на палубе застынет столбом тощий как жердь бродяга, прощаясь с караван-баши Керимом Джаммалем. И в утренней дымке, за спиной Керима-аги, Петеру вновь почудится смуглый джинн, зажимающий ладонью разорванную шею. Дым струился из-под пальцев Стагнаша, Раба Справедливости, но джинн улыбался, не спеша умирать, ибо огонь в его жилах не знал завершения. Огонь, порой жгучий, порой опасный, но всегда живой.
Так они и стояли на берегу: человек и его вечный спутник.
Джинн по имени Совесть.
Белая мечта
- Когда-нибудь я сделаюсь седым.
- Как лунь.
- Как цинк.
- Как иней на воротах.
- Как чистый лист мелованной бумаги.
- И седина мне мудрости придаст.
- Когда-нибудь морщины все лицо
- Избороздят,
- Как пахарь острым плугом
- Проводит борозду за бороздой.
- Я буду сед, морщинист и прекрасен.
- Когда-нибудь я стану стариком.
- Ссутулюсь,
- Облысею,
- Одряхлею
- И это время лучшим назову
- Из всех времен моей нелепой жизни.
- Когда-нибудь, потом, когда умру,
- Когда закончу бунт существованья,
- Я вспомню этот стих —
- И рассмеюсь.
- В конце концов, у каждого свои
- Мечты…
Бледность не порок, маэстро!
Если вы видели, как бранятся две записные кумушки, встретясь на Пьяццетте, – слово за слово, сближаясь и отскакивая, с блеском нападая и с доблестью отражая, молниеносно подыскивая аргументы и сравнения, косвенные намеки и ложные угрозы, чередуя их с прямыми, беспроигрышными оскорблениями, плетя кружево брани с мастерством истинного виртуоза, – вы поймете меня, когда я говорю о подлинном искусстве фехтования.
Прядет, не спит
Седая пряха:
Прах к праху,
Страх к страху…
– Куда плывем, синьор?
– К гостинице «Тетушка Розина», синьор!
Времени было навалом. В другой ситуации Петер Сьлядек непременно сэкономил бы десять сольди, выделенных ему маэстро д’Аньоло на дорогу. Однако с острова Ла-Джудекка, где благодаря маэстро Петер обосновался при консерватории, в центральную часть Венеции по мосту не попадешь. Слишком широк канал, разделяющий острова. Только на лодке, по-здешнему – гондоле. Увы, придется раскошеливаться.
– С песней, синьор? Всего за пару медяков я спою вам…
– За пару медяков я сам спою вам, синьор!
Вода зажурчала, обтекая борта. Гондольер подмигнул пассажиру, вполголоса мурлыча «Солнце над крышами», – дескать, не волнуйтесь, синьор, бесплатно! – и Петер, тихонько подхватив, улыбнулся в ответ. Скрягой он отродясь не был. А здесь, в Венеции, в его вечно пустых карманах, как ни странно, понемногу забренчали монетки. Крышей над головой он обеспечен, харчи едва ли не дармовые… Между прочим, маэстро д’Аньоло сегодня намекнул, что разрешит посещать свою школу лютнистов. По плечу хлопнул: «Наскребешь деньжат – заплатишь! Эх ты, бродяжья твоя душа!» Казалось бы, вот оно, счастье! Это тебе не при корчмах отираться, мешки таскать, когда голос от простуды сел. Живи в тепле-сытости, наслаждайся всякими «анданте» и «легато»…
Разве плохо?!
Хорошо. Лучше лучшего. Но Петер уже знал, что не останется в школе у великодушного маэстро. Неделя, от силы две – и он не усидит. Без того задержался дольше обычного: пошел третий месяц, как Петер Сьлядек ступил с шаткой палубы на потемневший от времени, изъеденный морской солью настил причала в здешнем порту.
49 
