очень нудно 
154 
Я знал, что эти люди не видят и не слышат нас. Незачем мне было об этом говорить.
Мемнох все так же пристально смотрел на меня, будто спрашивая о чем-то, а я не понимал о чем. Солнце немилосердно палило нас обоих. Я заметил, что мои ладони влажны от кровавого пота, и поднял руку, чтобы вытереть пот со лба. Мемнох был окутан каким-то слабым мерцанием. Он продолжал пристально рассматривать меня.
– Что случилось? – спросил я. – Почему ты мне не скажешь? Что случилось? Почему не продолжаешь?
– Ты чертовски хорошо знаешь, что случилось, – сказал он. – Взгляни на свое одеяние. Оно больше подходит для пустыни. Я хочу, чтобы ты пошел туда, за те холмы... со мной.
Он встал, и я сразу же последовал за ним. Мы были в Святой земле, сомнений не оставалось. Мы проходили мимо дюжин и дюжин небольших групп людей – рыбаков вблизи небольшого городка, стоящего на кромке моря, других людей, ухаживающих за овцами или козами либо перегоняющих небольшие стада в сторону ближайших поселений или обнесенных стенами отгороженных участков земли.
Все выглядело явно знакомым. Раздражающе знакомым, не просто дежа вю или неким указанием на то, что ты жил здесь раньше. Знакомым так, будто было впаяно в мозг. И сейчас я могу припомнить все – даже обнаженного мужчину с кривыми ногами, опирающегося на палку и бессвязно говорящего что-то, когда с невидящими глазами он проходил мимо нас.
За покрывающим все наносным слоем узнавались формы, стили, манера поведения, хорошо мне знакомые – из Писания, гравюр, иллюстраций и фильмов. Это была – во всем своем неприкрытом, сияющем торжестве – священная и притом знакомая местность.
Мы видели людей, стоящих возле пещер, в которых они жили высоко в горах. Другие сидели небольшими группами в тени рощ, беседуя или подремывая. От городов, обнесенных стенами, исходили отдаленные пульсации. Воздух был насыщен песком. Песок забивался в ноздри, прилипал к губам, волосам.
Мемнох был без крыльев. Его плащ, как и мой, покрывала грязь. Одежда наша, судя по легкости и тому, как она пропускала воздух, похоже, была из полотна. Длинные плащи отличались простым покроем. Кожа и телесные формы не изменились.
Небо было ярко-голубым, и солнце изливало на меня свой ослепительный свет, как на любое другое существо этого мира. По временам делалось невыносимо от пота, который заливал мне глаза. И я вскользь подумал о том, как в любое другое время подивился бы на одно только солнце, на это чудо, отвергаемое Детьми Ночи, – но в то время я не вспомнил о нем ни разу, потому что для видевшего Божественный свет солнце перестает быть светом.
Мы поднимались на скалистые уступы, взбираясь по крутым тропинкам и перелезая через камни и древесные стволы, и наконец внизу перед нами показалось обширное пространство горячего, безводного песка, медленно перемещающегося под дуновением заунывного ветра.
Мемнох остановился на самом краю пустыни. Теперь нам предстояло оставить скалистую, неуютную, но все-таки почву и сойти на мягкий песок, по которому так тяжело ступать.
Мемнох зашагал первым. Немного поотстав, я вскоре догнал его. Он обхватил меня левой рукой, плотно прижав сильные пальцы к моему плечу. Я был этому очень рад, ибо испытывал вполне объяснимое мрачное предчувствие; в сущности, во мне нарастал ужас, подобного которому я не испытывал раньше.
– После того как Он изгнал меня, – молвил Мемнох, – я странствовал. – Глаза его были устремлены на пустыню и на то, что казалось бесплодными, сверкающими на солнце скалами в отдалении, враждебными, как сама пустыня. – Я бродил путями, которыми часто странствовал и ты, Лестат. Бескрылый, с разбитым сердцем, уныло проходил я по земным городам и странам, по континентам и пустыням. Как-нибудь я расскажу тебе все об этом, если пожелаешь. Сейчас это не важно.
Дай скажу лишь о том, что важно: я не осмеливался стать видимым или объявить о себе всем людям. Я скрывался среди них – незримый, – не решаясь воплотиться из страха вызвать гнев Господа и опасаясь под любой личиной присоединиться к борьбе людей – как из страха перед Богом, так и из опасений за то возможное зло, которое могу принести людям. По этим же причинам я не вернулся в преисподнюю. Лишь один Бог мог освободить эти души. Какую надежду мог дать им я?
Но я видел преисподнюю, видел ее необъятность и ощущал боль пребывающих там душ. Я дивился новым, замысловатым, постоянно меняющимся поводам для смятения, придуманным смертными, когда они отвергали одно за другим – веру ли, секту ли, символ веры ли – во имя того жалкого предела мрака.
154 
