очень нудно 
45 
Размером почти с церковную Библию, он был сделан из твердого дерева с металлическими скрепами, а сверху приделана ручка, за которую его можно поднимать. Крышка была изрядно обшарпана, однако на ней легко читалась надпись: «СПАСИ И СОХРАНИ».
Элис несколько секунд вспоминала, где она видела эту надпись. Когда вспомнила, ее ужас усилился вдвое. Ловушка захлопнулась.
Замок был крепкий, но дерево в конце концов подалось, и металлические накладки отломились, словно картонные, когда Элис приложила усилие. Она помедлила несколько мгновений.
Совершенно очевидно: этот ящик – открытая дверь в неизвестное, выход в мир тайн. Но Элис была совершенно уверена, что на сегодня с нее хватит и тайн, и дверей. Хотелось забыть все, что случилось в последние дни, спокойно лечь в постель и уснуть, а секреты пусть остаются там, где они спрятаны.
Но было слишком поздно – она уже отнесла ящик в студию, где никто не мог ей помешать. Она сломала замок. Даже если не заглядывать внутрь, Джинни поймет, что Элис следила за ней. Война объявлена, пути назад нет.
Она откинула крышку, заглянула внутрь – и провалилась в Зазеркалье.
Первой реакцией было изумление. Первая мысль: «Боже мой! Неужели Россетти!» Дрожащими руками Элис извлекла из ящичка рукопись и рисунки. Радость переполняла ее, когда она раскладывала рисунки по полу студии, переводила взгляд с одного на другой, не зная, за какой взяться первым.
Они были прекрасны, но их создал не Россетти. Двадцать листов – этюды акварелью, тушью и углем, каждый размером примерно двадцать на пятнадцать дюймов, с неровными краями, словно небрежно подрезанными ножом для бумаг. Сама бумага, плотная и мягкая, пожелтела от времени. И на всех этих прекрасных старых рисунках были изображены женщины – точнее, одна женщина. Вот ее лицо, ее портреты в полный рост в разных позах, ее обнаженное тело на кушетке; вот она наряжена в роскошный синий бархат; вот прислонилась к стене с музыкальным инструментом в руках; вот закрыла глаза, теребит прядь волос, откидывает голову назад, наклоняется вперед…
Прошло немало времени, прежде чем Элис смогла объективно оценить эти работы, а затем она начала мыслить рационально. И сразу же подумала: «Старый болван. Он не имел права замуровывать это в гранчестерской церкви. Такие рисунки должны стоить целое состояние».
Элис выбрала наугад изящную пастель в красно-коричневой гамме. Она вспомнила свою первую реакцию – что ж, набросок действительно походил на работы Россетти. Правда, вблизи стало видно, что здесь нет присущего Россетти акцента на чрезмерно выразительной линии губ. Это был погрудный портрет молодой женщины – она наклонила голову под странным, слегка тревожным углом, как будто оглядывалась на кого-то. Роскошные волосы были тщательно выписаны разными оттенками красного и зачесаны на одну сторону, открывая идеальную округлость обнаженного плеча. Рисунок был датирован 1869 годом и подписан монограммой: аккуратно выведенные переплетенные буквы WHC. Эти буквы ни о чем не говорили Элис, в отличие от стиля и даты. Она перевернула листок, но увидела лишь небрежно выполненный набросок. Больше никаких зацепок. Взяла другой этюд – рисунок карандашом, глаза и губы женщины обведены коричневой тушью. Внизу стояла та же монограмма и был обозначен год, на этот раз 1868-й. Рисунки озадачили Элис: они выглядели как подлинные шедевры прерафаэлита, но инициалы не подходили никому из известных живописцев. Манера напоминала отчасти Россетти, отчасти Бёрн-Джонса, отчасти Уотерхауса, и все же это сотворил другой художник. В его линиях, в чертах натурщицы сквозили сила и энергия. Бледные и вялые красавицы Россетти или ангелоподобные, но безвольные героини легенд, изображенные Бёрн-Джонсом, на этом фоне выглядели чуть-чуть нелепо. Найденные рисунки были другими. С каждого пожелтевшего листа на Элис смотрела эта женщина – насмешливая, надменная, манящая и смутно знакомая, как образ настоящего классического искусства…
Элис резко очнулась от созерцательного раздумья. Ее осенила мысль, в равной степени нелепая и ужасная: конечно, она знает это лицо! Она сама рисовала его: большие глаза, губы, в чувственном изгибе которых таится насмешка… Элис потянулась за папкой со своими рисунками, нетерпеливо раскрыла ее… Бумаги рассыпались по полу. Везде повторялось одно и то же лицо, как в бреду; образы накладывались друг на друга, словно отражения в зеркальном зале. Элис долго смотрела на них, переводила взгляд с собственных работ на те, что были помечены инициалами WHC, тщетно подыскивая логическое объяснение. Листы, которые умерший человек счел необходимым замуровать навечно в стене церкви, предъявляли ей неоспоримый факт. Уверенность Элис росла, и это отчасти напоминало истерию, отчасти – безумие: Джинни и неизвестная натурщица Викторианской эпохи – несомненно, давно умершая – были похожи как близнецы.
45 
