очень нудно 
214 
Перл, конечно, не сказала Эмме ни о своих собственных чувствах к Джону Роберту, ни о подозрениях о чувствах философа к Хэтти.
— Не понимаю, почему ты так думаешь. Ну хорошо. Джон Роберт сказал, что ты на него больше не работаешь и все эти неприятные вещи, но он мог передумать после того, как успокоился и поговорил с Хэтти. Он не может ей запретить увидеться с тобой. А твои отношения с ней все равно будут меняться по мере того, как она растет.
— У меня не может быть… никаких других… отношений с Хэтти, — произнесла Перл. Эта ужасная мысль осенила ее только что.
— Почему? По-моему, это чепуха. Думаешь, Джон Роберт ее настроил против тебя?
— Даже если он не смог ее убедить, что я плохой человек, он ей скажет, что ей больше не нужна служанка и что я… просто служанка.
— Но она так не думает!
— О… она… я не знаю, не знаю…
И Перл заплакала. Впервые за день. Она прислонилась лбом к стене и принялась проливать слезы на обои.
— Ну не надо, не надо! — сказал Эмма.
Он встал на колени на ступеньке и попытался обнять Перл, но она его оттолкнула. Он сказал:
— Я уверен… с Хэтти не может быть «слишком поздно». Не плачь. Боже, ну почему в этом доме нечего выпить. Пойдем к Альберту. Черт, там уже закрыто.
— Тебе лучше уйти, — сказала Перл. Она вытерла слезы подолом платья.
— Мне нельзя остаться?
— Нет.
— Я хочу быть с тобой завтра. Я вернусь.
— Лучше не надо. Все, что мне осталось, — ожидание в одиночестве.
— Да… я понимаю. Но между нами все равно что-то будет, правда?
— Ну, что-то. Что-то — это почти «что попало».
— Все равно это уже не превратится в ничто. Похоже, я вошел в твою жизнь.
— Некуда входить. Ты просто заинтересовался этой историей.
— Ну, это же твоя история. Она мне интересна, как твои зеленые глаза.
— Давай не будем болтать глупостей. Мы друг другу никто и звать никак.
— Я тебя умоляю! С чего это — из-за классового неравенства?
— Не говори глупостей!
— Пожалуйста, не руби наотмашь, поживем — увидим.
— Ты влюблен в Тома Маккефри.
— Ну, может быть, но это личное, субъективное. Я чувствую любовь к тебе.
— Ты не сказал, что ты меня любишь.
— Я стараюсь быть невероятно точным. Я тебе благодарен. И я тебя правда люблю. И ты ужасно интересная. И я хочу защитить тебя от всех бед и ужасов.
Перл, до того неподвижно глядевшая вниз, в прихожую, повернулась и посмотрела на Эмму. Его кудри, все еще мокрые и потемневшие, спадали на измятый воротник рубашки.
— Ну чего ты такая мрачная?
— Это ты пел той ночью?
— Да.
— Я так и подумала. У тебя такой странный высокий голос, но очень красивый.
— Да. Но что же насчет нас с тобой?
— Мне кажется, я могу любить только женщин. Как ты — мужчин. Не сказать, чтобы у меня получалось.
— Ты ее — Хэтти — так любишь?
— Нет. Хэтти — особенная. И вообще, что значит «так»? Все люди особенные.
— Верно. Ты все равно хочешь, чтобы я ушел?
— Да.
— Но мы друг друга не потеряем?
— Наверно, нет. Не знаю.
Через десять минут Эмма вышел из дома. Но не пошел на Траванкор-авеню. Он провел ночь в эннистонском Королевском отеле и в субботу утром уехал в Лондон.
То, что Брайан Маккефри впоследствии назвал «военно-полевым судом над Джорджем», вышло случайно.
Уильяма Исткота хоронили в субботу, ближе к вечеру. При Доме собраний есть квакерское кладбище, трогательное место упокоения с низкими, одинаково украшенными надгробиями, но оно заполнилось еще в прошлом веке, и старые квакерские семьи теперь хоронят своих покойников рядом с прочими горожанами, на муниципальном кладбище при церкви Святого Олафа в Бэркстауне. Гроб отвезли туда без свидетелей в субботу утром, и незадолго до начала похорон Друзья собрались в маленькой, на все случаи жизни, часовне на похоронное собрание, которое у квакеров проводится по той же форме, что и обычные воскресные собрания. Народу было немного. Собрались все эннистонские Друзья и еще несколько человек, в том числе Милтон Исткот. Никому не хотелось ораторствовать. Все чувствовали, что хвалебные речи в адрес усопшего не нужны и неуместны. Многие молча плакали в тишине. Затем Перси Боукок, Робин Осмор, доктор Роуч, Никки Роуч, Натэниел Ромедж и Милтон Исткот отнесли фоб к могиле. Как выразилась «Газетт», «по Ящерке Биллю скорбит весь Эннистон». Конечно, выразить всеобщее уважение и привязанность к покойному явилась толпа почти в две тысячи человек; они стояли на кладбище и на травянистых склонах над кладбищем, за которым пролегали железнодорожные пути. Во все время молитвенного собрания (то есть почти полчаса) люди стояли в полной, невероятной тишине и только чуть-чуть напирали вперед во время погребения. Затем толпа довольно спонтанно (кто начал — неизвестно) запела «Иерусалим», любимый гимн Уильяма, который по непонятной причине знают все жители Эннистона. На этом трогательном, памятном событии присутствовал и я (N). Здесь были и Алекс, Брайан, Габриель, Том и Адам Маккефри, а также Руби. Появление в толпе Джорджа в компании Дианы Седлей стало сенсацией; Джордж впервые открыто показался на публике со своей любовницей. Ходил слух, что видели и переодетую Стеллу Маккефри, но это было неправдой.
214 
