очень нудно 
50 
Том обследовал спальни. Их было четыре, все в хороших комнатах. Все кровати были застланы чистым бельем. Тому больше всего понравилась, если не считать комнаты Джуди и Грега, спальня окнами в сад, хотя те, что выходили на фасад дома, были тоже ничего — там меж платанов высилась минаретом труба твидовой фабрики. Он решил предоставить выбор Эмме. Биггинс находился на «полезной для здоровья возвышенности», и, стоя у заднего окна, Том видел почти все главные достопримечательности Эннистона: Институт, позолоченный купол Эннистон-Холла, обрубленную серую башню церкви Святого Олафа, полосатый шпиль церкви Святого Павла (вотчины отца Бернарда), тонкий шпиль католической «железной церкви» в Бэркстауне, массивный храм методистов в Друидсдейле, квакерский молитвенный дом, универсальный магазин Боукока, перчаточную фабрику (кирпичный дом девятнадцатого века с башенками и орнаментами) и новое, вызвавшее столько споров здание политехнического института за общинным лугом.
Том осмотрел ванные комнаты. Ванная комната в его студенческом обиталище (возле Кингз-Кросса) была омерзительно грязна, словно специально для умерщвления плоти, никогда не чистилась, да, вероятно, ее и нельзя было отчистить, и Том делил ее с несколькими другими жильцами. Ванная комната Грега и Джу была воплощением роскоши (у Джуди был пунктик насчет ванн), в ней стояла огромных размеров ванна, вделанная глубоко в пол, раковина и биде в том же стиле, все из необычно толстого и чувственно округлого красного фаянса. Кафель был черный. Краны и вешалки для полотенец — золотые (предположительно все-таки только по цвету). На сверкающей черной полке стояли рядком баночки и бутылочки, содержащие (Том в этом не сомневался и тут же проверил) райские благовония. За занавесью, прикрывающей облицованную кафелем арку, обнарушится душ, за другой такой же — унитаз. Том решил, что должен немедленно принять ванну. Он пустил воду, возливая масло и вино[38] из бутылочек с полки для благовоний. Запахло как в раю.
Пока готовилась ванна, Том пошел в спальню к Грегу и Джу и открыл скользящую дверь огромного встроенного шкафа, занимавшего всю длину комнаты. Он узрел блистающую сокровищницу нарядов. И Грег, и Джуди всегда очень заботились о собственной внешности; они были красивой парой и любили одеться. Том наслаждался видом многочисленных хорошо сшитых костюмов Грега (Грег никогда не носил джинсов), элегантных смокингов, изысканных рубашек (некоторые были с кружевами). Тысяча шелковых галстуков. Вещи Джу тоже были хорошие и пахли приятно. Она одевалась очень женственно — оборки, защипы, большие кружевные воротники, сборочки и прочая чепуха, длинные юбки, стянутые поясками на тонкой талии. Зимой она носила легкие светлые твидовые сарафаны с яркими блузками, с элегантными шарфами, еще более шелковистыми, чем галстуки Грега. Ее летние платья были из полиэстера, легкого как перышко — должно быть, когда хлопок умирает и попадает в рай, он становится именно таким. Том потрогал несколько платьев и вздохнул. Он подумал, что эти восхитительные одеяния — запасной гардероб Грега и Джуди. Основной сейчас с ними во Флориде, услаждает взор американцев.
Лакированные вешалки с одеждой бесшумно и легко скользили по перекладине, и рука Тома задела что-то, с виду вроде бы из перышек, а на ощупь словно из кисеи. Он вытащил этот предмет одежды: это оказался бледно-голубой пеньюар с многослойными манжетиками и воротничками. Он сунул руки в рукава, натянул пеньюар и уставился в длинное подвесное зеркало в раме красного дерева, столько раз отражавшее прекрасную и удачливую чету хозяев. Том с его волнами кудрей и гладким свежим лицом выглядел, что и говорить, совершенно потрясающе. Он некоторое время смотрел на себя в удивлении и восторге, а затем решил пойти показаться Эмме. Он грациозно поскакал вниз по лестнице и впорхнул в кабинет.
— Ну правда же я прелесть?
Эмма все читал и дошел до слов: «Лютер всего лишь продолжал следовать по пути, проторенному ранее Виклифом и Яном Гусом. Его богословие было продолжением богословия диссидентов Средневековья; его предтечами были великие еретики четырнадцатого века; его совершенно не затронул дух Возрождения. Его доктрина оправдания верой была сродни доктринам мистиков, и, хотя он, подобно гуманистам, пусть и по совершенно иным причинам, отвергал целибат и аскетическую жизнь, он был полнейшей противоположностью гуманистам в том, что полностью подчинял вере свободную волю и разум. Однако гуманисты не могли не приветствовать его сенсационное появление». Эмма поднял глаза. Вид Тома в женском платье его неприятно поразил. Эмма сам порой втайне фантазировал о переодеваниях; причуда Тома показалась ему бездумной профанацией священной тайны. Он холодно сказал:
50 
