Последние отзывы

  89  

Они пошли дальше в молчании. Близился железнодорожный переезд. У отца Бернарда странно кольнуло сердце, сжалось, словно предвещая близкую болезнь. Он чувствовал: он обязан что-то сделать, пока еще можно. Он гадал, будет ли у него возможность еще хоть раз поговорить с философом. Он сказал:

— Хорошо бы вы смогли как-то помочь Джорджу Маккефри.

— У меня к вам одна просьба, — сказал Розанов, — Если вы желаете, чтобы наши беседы продолжались, не упоминайте этого молодого человека.

— Как вам будет угодно.

Когда они входили в город, отец Бернард спрашивал себя: нравится ли он мне? люблю я его? ненавижу? да не безумен ли он?

Опять наступило воскресное утро. В церкви Святого Павла отец Бернард возглавил верных, сообщавших Богу, что они согрешили и совратились с путей святости, как заблудшие овцы, следовали ухищрениям и похотям собственных сердец, согрешили против Его святых заповедей, небрегли тем, что должны были делать, творили то, что творить не следовало, и вообще были глубоко немощны.

В доме молитвенных собраний Друзей царила глубокая тишина. Габриель Маккефри так любила эту тишину, которая целительными волнами медленно, торжественно окатывала ее исцарапанную, саднящую душу. Снаружи ветер трепал ветви деревьев, сквозь них светило солнце, украшая белую стену орнаментом из трепещущих желтых наконечников копий. Это было единственное украшение комнаты — большой, красивой, высокой, восемнадцатого века, с высокими закругленными окнами. Скамьи стояли тремя группами, образуя три стороны квадрата, четвертой стороной служил простой дубовый стол. Фракция прихожан, желавшая украсить стол цветами, регулярно терпела поражения от тех, кто считал, что для подлинного Божьего духа неуместны материальные украшения.

Тут были Брайан, Габриель и Адам, Уильям Исткот с Антеей, Мистер и миссис Робин Осмор, миссис Перси Боукок, Неста Уиггинс, Питер Блэкет, жена доктора миссис Роуч, сын доктора Никки Роуч, ныне практикант в больнице Гая, жена директора Института Рита Чалмерс, учительница из школы Адама — мисс Лэндон, мистер и миссис Ромедж — владельцы бакалейной лавочки в Бэркстауне — и некая миссис Брэдстрит, приезжая квакерша, постоялица Королевского эннистонского отеля, лечившая спину водами. Раз на раз не приходится — сегодня народу было мало. В прошлый раз Милтон Исткот, филантроп, кузен Уильяма, выступал с докладом о своей деятельности в Лондоне. Доктор Роуч часто пропускал службы из-за работы (слишком часто, говорили те, кто считал, что доктор предпочитает просвещение просветлению свыше). Неста Уиггинс стала перебежчицей несколько лет назад — бросила объятия католической церкви ради благодушных, пресных квакерских ритуалов. Она уважала Друзей, которые творили благие дела в Эннистоне, и была особенно привязана к Уильяму Исткоту. Питер Блэкет, чьи родители исповедовали «гуманизм», приходил из любопытства и из восхищения Нестой. К огорчению Несты, ей не удавалось затащить сюда подругу, Валери Коссом, которая считала любые религиозные отправления опиумом для народа. Перси Боукок, который раньше часто приходил за компанию с женой, перестал появляться, и Габриель слыхала от кого-то, что он стал масоном. Габриель мало что знала о масонстве и о том, сочетается ли оно с идеалами Общества друзей, но жалела, что больше не видится с кузеном (домой он ее приглашал редко). Она любила кузена, восхищалась им, завидовала его богатству совсем чуть-чуть и не могла не осуждать масонов хотя бы чуточку, поскольку это было тайное общество, а Друзья не одобряли тайн.

А как же ее собственные тайны? Она украдкой глянула на Брайана (она сидела, как всегда, между мужем и сыном) и увидела на его лице привычное напряженное, перегруженное мыслями беспокойство. Она посмотрела вперед, на спокойное бледное лицо Уильяма Исткота, сидящего напротив. Исткот улыбнулся. Тишина дышала долгими, неспешными, беззвучными выдохами, медленными глубокими ритмами, и казалась еще более незыблемой и глубокой, словно каждый присутствующий в комнате вскоре должен был вскоре остановиться, перестать существовать, перенеслись в другой мир. Иногда за всю встречу никто не произносил ни слова. Такие собрания Габриель любила больше всего. Людская речь казалась такой мелкой, непростительно глупой после этой величественной пустоты. У некоторых людей такие пронзительные, экзальтированные голоса. Но сегодня у Габриель в ушах бурлили ее собственные банальные мысли. Она думала о кувшине с трещиной, виденном ею в лавке подержанных вещей в Биггинсе. Она тогда сказала Адаму:

  89