очень нудно 
105 
— Подождите!
Один из мужчин тут же нацелил ствол на источник звука. Голова Фиеллы медленно повернулась. Ее глаза его отыскали, ее рука ударила по стволу винтовки. Завелся мотор. Он набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть еще раз, но не издал ни звука. Фиелла поднесла к губам палец: молчи, — и жест этот показался ему настолько неожиданным и неправдоподобным, что он сделал так, как она хотела.
Он пришел в себя, когда колеса фургона взрыли сухую землю. Ее лицо растворилось во тьме, и автомобиль увез ее прочь. Она и те, кто вернул ей свободу, уехали. Он кричал ей вслед. Он все еще кричал, когда услышал звук множества бегущих человеческих ног. Щелкнул затвор. Он обернулся и поднял руки. Капитан отдал своим людям приказ остановиться.
— Валахский пастух, который говорит по-немецки, — задумчиво проговорил он.
Офицер окинул взглядом грузовик, наполовину погребенный под рухнувшей стеной, потом перевел взгляд обратно на Сола.
— Допросим тебя утром. Когда приедет полковник Эберхардт.
Не напряжение — страх. Страх тоже устает. Но чье это?
Потому что когда минул первый час, тому страху, который вцепился было в него, когда, сразу после рассвета, они за ним пришли, нечем стало поддерживать свои силы. Под ним открылся колодец жуткой и безнадежной скуки. И теперь он плавал в этом колодце. Его бросило в пот, когда он услышал их шаги по выложенному плиткой полу коридора, быстрые и целеустремленные. Скрежет ключа в скважине и тяжелый отклик двери, громыхнувшей о стену камеры. Они подбежали к нему, налетели как коршуны.
Ему завернули руки за спину и повели по коридору, в противоположную от входа сторону. Пол был усыпан обломками черепицы, и они хрустели под сапогами охранников. Запах мочи стал сильнее. Мочи, влажной штукатурки и застоявшегося табачного дыма. Они выставили на середину комнаты стул и примотали к стулу его запястья и щиколотки.
Он сидел лицом к стене, которая была выкрашена сначала в желтый цвет, потом в серый, потом — в тускло-красный, а поверх всего этого еще и побелена. Стена была покрыта волдырями: разноцветная слоистая шкура отходила клочьями. В спину ему впилась щепка, и он пошевелился, чтобы ее убрать. Стул был тяжелый, сделанный из цельных брусьев и неоструганных досок — так, чтобы он ни в коем случае не опрокинулся, как бы рьяно ни дергался привязанный к нему человек. Прямо перед ним стоял стол, который он уже видел раньше, простой деревянный стол. За ним — два стула, обитых по канту металлом.
Капля пота сползла по тыльной стороне его левой ноги. Дышал он глубоко и медленно.
Паника, которая охватила его, когда он в первый раз увидел эту комнату, никуда не делась — даже тогда, когда из комнаты вышли все, кроме одного охранника. Они быстрым шагом ушли по коридору, а с ним остался только один, который сидел у него за спиной, так что видно его не было. Сол слышал, как время от времени под охранником скрипит стул. Паника только опустилась поглубже и разошлась по углам. На полу были пятна, которые не смогла оттереть та старуха с тряпкой. Страх был тут как тут, но страх бессобытийный, бессмысленная трата нервов. Ни одна из его мыслей не имела продолжения. Он, Соломон Мемель, был сам по себе — безвыходный тупик.
На столе что-то лежало. Инструмент? Непонятно. Завернуто в мешковину. Серая мешковина, которую он узнал, и партизан ее узнал тоже. Они его увели и убили. Но Сол так и не успел заметить, что там было, в этом свертке.
Охранник пошевелился, заскрипел стул. Время в этой комнате измерялось относительной яркостью света, проходящего через зарешеченное окно: на улице разгорался день. С улицы раз или два доносились голоса, но голоса были греческие, и смысла сказанного он не понимал. Где-то далеко приезжали и уезжали автомобили. На солнышке сейчас, наверное, уже довольно жарко, и озеро так и манит нетронутой гладью чистой прохладной воды. Он погрузился в сонную апатию, вялый отказ от той личности, которой через несколько минут или часов предстоит встретиться с полковником Эберхардтом и с тем, что полковник Эберхардт означает. Охранник позади него встал. Сол почувствовал, как по коже побежали мурашки. Охранник потянулся и сел на место. Желудок у Сола сократился и снова расслабился. Он снова перевел взгляд с потолка на стол, где лежал завернутый в мешковину предмет, в понимании смысла которого Солу было до сих пор отказано.
Прелюдией будет звук открывшейся двери в дальней части коридора, потом приближающиеся шаги, уверенные и четкие. Человек идет делать свою работу. Какие бы случайные разговоры здесь сейчас ни велись, с прибытием Эберхардта они закончатся: хвост от анекдота, вежливый смех, обычные звуки. Они поговорят между делом об ущербе, причиненном зданию. Эти голоса утвердят его в иллюзии, что некая царящая в мире нормальность может по-прежнему включать в себя и его тоже, что он подпадает под ее юрисдикцию. Но затем, в какой-то конкретной точке коридора, все эти звуки смолкнут.
105 
