Но... читается легко и любовь-морковь
291 
Впрочем, люди всегда рады праздникам, а счастливее всех в этот день был Тит Лабиен, который триумфально провел за собой несколько сотен солдат из девятого легиона, захваченных во время сражения в плен. Перед Помпеем, Катоном, Цицероном, Лентулом Спинтером и Лентулом Крусом, Фаустом Суллой, Марком Фавонием и всеми остальными Лабиен продемонстрировал свою сверхъестественную жестокость. Солдат девятого сначала осмеяли, потом выпороли, затем Лабиен взялся за раскаленные щипцы, хитрые ножички, пинцеты, колючие ремешки. Только после того как все пленники были ослеплены, изуродованы и оскоплены, Лабиен наконец повелел их обезглавить.
Потрясенный Помпей беспомощно смотрел на все это, испытывая неодолимую тошноту. Казалось, он не понимал, что в его власти остановить Лабиена. Он ничего не сделал и ничего не сказал ни во время пыток, ни после, когда брел в свой шатер.
— Он не человек, он чудовище! — сказал, догоняя его, Катон. — Почему ты разрешил ему такое, Помпей? Что с тобой? Мы же только что разбили Цезаря, а ты все отмалчиваешься, демонстрируя свою беспомощность, неспособность контролировать своих легатов!
— А-а! — воскликнул Помпей, чуть не плача. — Чего ты от меня хочешь, Катон? Чего ты от меня ожидаешь, Катон? Я не настоящий главнокомандующий, я — кукла, которую каждый считает себя вправе дергать туда-сюда! Как контролировать Лабиена? Я что-то не видел, чтобы ты вышел вперед и сам попытался его урезонить! Как контролировать землетрясение, Катон? Как контролировать извержение? Как контролировать человека, перед которым трепещут германцы?
— Я не могу поддерживать армию, в которой творится такое! — сказал верный своим принципам критик. — Если ты не выгонишь Лабиена из наших рядов, наши пути разойдутся!
— И пожалуйста! Уходи! Я это как-нибудь переживу! — Помпей перевел дыхание, потом крикнул вдогонку Катону: — Ты кретин, Катон! Ты чистоплюй! Неужели ты не понимаешь? Никто из вас не умеет сражаться! Никто из вас не может командовать! А Лабиен может!
Он вернулся к себе, там его ждал Лентул Крус. О противный!
— Вонь, как на бойне! — презрительно воскликнул Лентул Крус, принюхиваясь. — Мой дорогой Помпей, неужели ты должен держать при себе подобных животных? Неужели ты не можешь сделать хоть что-нибудь правильно? Зачем ты объявляешь о великой победе над Цезарем, когда тот вовсе не разгромлен? Он просто исчез! А ты его даже не ищешь!
— Хотел бы и я исчезнуть куда-нибудь, — процедил сквозь зубы Помпей. — Если ты не можешь предложить ничего конструктивного, Крус, не тяни время. Ступай, пакуй свои золотые тарелки и рубиновые бокалы! Мы выступаем.
И в двадцать четвертый день квинктилия он действительно выступил, оставив в Диррахий пятнадцать когорт раненых под патронажем Катона.
— Если ты не возражаешь, Магн, я тоже останусь, — сказал, нервно вздрагивая, Цицерон. — Боюсь, на войне от меня мало пользы. Вот если бы мой брат Квинт был с тобой! У него большой воинский опыт.
— Да, оставайся, — устало согласился Помпей. — Ты будешь здесь в безопасности, Цицерон. Цезарь идет в Грецию.
— Откуда ты знаешь? А что, если он остановится в Орике и перекроет тебе путь в Италию?
— Только не он! Он просто пиявка. Репейник.
— Афраний хочет, чтобы ты отказался от идеи восточной кампании и поскорее вошел в Рим.
— Я знаю, знаю! Чтобы потом устремиться на запад и отбить обе Испании. Заманчивая фантазия, Цицерон. Но только фантазия, и ничего больше. Это самоубийство — оставить Цезаря за спиной, в Греции, в Македонии. Я потерял бы всех восточных клиентов. — Помпей дружески похлопал соратника по плечу. — Не беспокойся обо мне, Цицерон. Я знаю, что делать. Осторожность велит мне продолжать ту же стратегию, что и раньше, то есть изматывать Цезаря, не давая сражений, хотя этим многие недовольны. И все же я им не уступлю. Цезарь устал, он уже на пределе. Он отстает от меня на несколько дней. У меня будет время заменить мулов и лошадей. Я купил других у даков и у дарданов. Они ждут в Гераклее. Их не так много, как бы хотелось, но все лучше, чем ничего. — Помпей улыбнулся. — Сципион, наверное, уже в Лариссе.
Цицерон промолчал. Он получил от Долабеллы очень доброжелательное письмо с просьбой скорей возвратиться в Италию, и ему очень хотелось уехать. По крайней мере, в Диррахии между ним и родиной будет лишь море.
— Завидую я тебе, Цицерон, — вздохнул Помпей. — Солнышко уже выглядывает, воздух здесь мягкий. Досаждать тебе будет только Катон, но это можно вынести. Он, кстати, оставляет при мне своего цербера Фавония, чтобы блюсти чистоту наших рядов. Это его слова, а не мои. И при мне остаются такие пиявки, как Лабиен, такие сластолюбцы, как Лентул Крус, критики вроде Лентула Спинтера, а еще жена и сын, о которых надо заботиться. С небольшой долей удачи Цезаря я мог бы выжить.
291 
