очень нудно 
30 
Рейфа арестовали на рассвете и через два месяца приговорили к смерти. Но веревки ему удалось избежать. Неизвестно как, он раздобыл яд, и однажды утром его нашли в камере мертвым. Рейф уже весь застыл, но глаза дерзко сверкали навстречу неведомому.
Табор отверг Лайлу. Цыгане выбрали другого вожака, который разрешил Наоми остаться, но Лайле приказал убираться прочь.
Так, наверное, и было бы, если бы Наоми не обнаружила, что Лайла беременна. Она воззвала к милосердию цыган, и оно было ей даровано. Лайлу не приняли обратно в табор, но ей разрешили жить с матерью.
Состояние дочери, которая чудом сохраняла жизнь, приводило Наоми в отчаяние. Скорее всего, только зародившееся в ней дитя удерживало ее на этом свете. Дитя Дункана. Эти слова Лайла постоянно повторяла как заклинание.
— А вдруг это ребенок Рейфа? — спросила как-то Наоми.
Лайла покачала головой и посмотрела на мать глазами столетней старухи.
— Нет. Не его. Он не взял меня, как мужчина берет женщину, и его семени во мне не было.
Рашель Ли родилась восьмимесячной. Для Наоми мукой мученической было видеть почти бескровное тело своей дочери, которая последние силы отдавала ребенку. Оказалось, в Лайле живет неукротимый дух, благодаря которому она продолжала сохранять гордость и волю к жизни, чего Наоми никак не ожидала от своей избалованной дочки.
Роды проходили трудно, и, хотя многие слышали крики, доносившиеся из кибитки, ни одна женщина не пришла помочь Наоми. Впрочем, это-то Наоми не пугало. Она была опытной повитухой, да и положение ребенка не внушало ей никаких опасений, хотя он был великоват для хрупкой Лаилы.
Только положив девочку рядом с дочерью, она в первый раз со дня смерти Дункана увидела на ее лице улыбку.
— Красавица, — сказала Лайла. — Назови ее Рашель. Ты ведь будешь ее любить, правда, мама?
Кровь лилась из Лайлы рекой, и остановить ее не было никакой возможности. Наоми знала, что ее дочь умирает. Она знала это с того самого мгновения, когда начались роды. Ничего удивительного.
Лайла заставляла себя жить, чтобы доносить свое дитя. Во всяком случае, для табора она была мертвой с того самого часа, как предала Рейфа.
Цыгане не сложили погребального костра для Лайлы, не оплакали ее и не пожалели о ее короткой жизни, и хотя Наоми оставалась законным членом табора, Рашель скоро поняла, что чем-то выделяется из остальных детей.
Прошло совсем немного времени, прежде чем Рашель узнала, что имя ее матери произносить ни в коем случае нельзя и что она и Наоми кочуют с табором скорее из милости, чем по праву.
Свою боль Рашель научилась скрывать под маской гордости и безразличия, и очень скоро о ней заговорили как о яблоке, которое падает недалеко от яблони. Дети ее не любили, и она, зная об этом, все больше замыкалась в себе. Одна лишь Наоми одаривала ее своей любовью, вставая между ней и людьми.
Глава пятая
Ее изгойство началось с самого рождения, думала о себе Пеппер, уже не стараясь бороться с нахлынувшими на нее воспоминаниями.
Обиды посыпались на нее, едва она встала на ноги. У цыганских детей своя гордость. Но из-за их жестокости она на всю жизнь выучила два урока.
Первый заключался в том, что чувства надо уметь скрывать. Как любой ребенок, Рашель была в высшей степени чувствительна к презрению и нелюбви других детей. Она знала, как знают все дети, что ее отвергают, но не понимала почему, однако научилась делать вид, будто ничего особенного не происходит. Это был второй урок. Никто не должен был думать, будто в его власти обидеть ее.
Собственно, намеренно ее никто и не обижал, просто она была чужой людям, среди которых жила, так как ее мать преступила главный закон племени.
Детство Пеппер прошло в бесконечном кочевье по стране. Школ для цыган тогда практически не было, и даже самые дотошные инспекторы не тратили время на цыганских детей, которые то появлялись, то исчезали с глаз долой. Однако Наоми, благодаря мужу, умела читать и писать и гордилась этим.
Она понимала, что происходит с ее внучкой, и очень горевала, но понимала также и своих соплеменников, которых не могла винить в жестокости.
Время от времени ей приходила в голову мысль поехать к сэру Иэну Макгрегору, но она сомневалась, что у него девочка заживет лучше, чем в таборе. Как бы то ни было, когда Рашель исполнилось семь лет, Макгрегор умер и поместье перешло к его дальнему родственнику.
30 
