22 
— Я не думала, что буду так реагировать этой ночью. — Виктория сморгнула внезапные слезы. — Но я реагировала. Это подписывает мой смертный приговор?
Секунды тянулись целую вечность. Жили только глаза Габриэля. Серебряные маяки, излучающие потребность.
Касаться… ощущать прикосновения. Обнимать… находиться в объятиях.
Треск горящего полена вторгся в действительность.
Он не хотел касаться ее, или чтобы она прикоснулась к нему. И еше больше не хотел, чтобы она держала его в объятиях.
— Я не могу отпустить вас, мадемуазель.
Сожаление появилось в его голосе, его лице. А затем исчезло.
Его потребность. Его сожаление.
Жажда прикосновения. Объятий.
И снова мужчина, стоящий перед нею, превратился в живую, дышащую статую — совершенное изваяние, незамутненное эмоциями.
— Габриэль был посланцем Бога, — импульсивно произнесла Виктория.
— Да. Майкл был его избранником, — ответил он, серебряные радужные оболочки поглотили черноту зрачков.
Виктория обхватила себя руками.
— Что вы собираетесь делать со мной?
— Я попробую спасти вас.
Она все еще могла умереть.
— Мне трудно представить, чтобы женщина, которая дала мне… противозачаточные таблетки, представляла собой большую угрозу, — стараясь приободриться, произнесла Виктория. — Она попросту надеялась ограбить меня. Теперь я не получу достаточно денег, чтобы она еще раз утруждала себя.
И при этом сама Виктория не получит достаточно денег для того, чтобы спастись.
От голода. От холода.
От человека, писавшего письма.
— Да, она не побеспокоит вас снова, — бесстрастно согласился он.
Виктория вздохнула с облегчением:
— Так вы…
— Она не побеспокоит вас снова, мадемуазель, потому что она мертва. Или скоро будет.
Долли обещала сопровождать Викторию к дому Габриэля; Виктория ждала ее, пока Биг Бен не пробил без четверти двенадцать.
Она так и не появилась.
Тошнота подступила к горлу Виктории.
— Откуда вы это знаете? — удалось выдавить ей.
Сереброглазый человек повернулся; не успела Виктория моргнуть, как он уже стоял лицом к ней, протягивая белую шелковую ткань, которая ранее скрывала его пистолет.
— Отсюда, мадемуазель.
Виктория инстинктивно протянула руку; белая ткань легла ей на ладонь. Она безучастно рассматривала квадрат шелка — салфетка, безусловно…
— Переверните.
Черные чернила пятнали противоположную сторону белой шелковой ткани. Медленно черные пятна обрели форму.
Это были буквы. Энергичные, черные, мужские буквы.
Записка, небрежно написанная на шелке.
Виктория прочитала короткое послание. Раз. Второй. Третий. Каждый раз она задерживалась на последнем предложении:
«Ты подготовил восхитительную сцену, mon ange, теперь я привел тебе женщину. Актрису на главную роль, если пожелаешь. Laissez le jeu commencer».
Давайте же начнем игру…
С показным спокойствием Виктория тщательно свернула салфетку и протянула ему.
Габриэль не взял ее.
Рука Виктории неловко опустилась; пальцы сжались в кулак и смяли шелк.
— Моя… Женщина, которая дала мне таблетки, не писала этого.
Даже если Долли и умела писать — да еще таким энергичным, мужским почерком — она не могла процитировать Шекспира.
— Нет, не писала.
Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры.
Виктория узнала цитату из записки, и автора, и пьесу. Конечно, он не думал…?
— Я — гувернантка, — как бы защищаясь, произнесла она.
— Да.
Его ответ не был многообещающим.
— Мое положение требует хорошего знания произведений Шекспира.
Он молча наблюдал за ее неуклюжими попытками оправдаться.
— Я не… — …знаю человека, который написал записку. Виктория облизнула губы. — Что означает — «ты подготовил сцену»? Для кого вы подготовили сцену?
— Для мужчины, мадемуазель.
— Мужчины, который написал эту записку.
— Да.
— И вы думаете, что этот человек, что… что именно из-за него я нахожусь здесь.
— Да.
— Это абсурд. Как он мог знать…
У нее перехватило дыхание.
Шесть месяцев назад муж ее нанимательницы обвинил Викторию в том, что она флиртовала с ним.
Виктория не флиртовала.
Ее нанимательницу не интересовала правда. Она уволила Викторию даже без рекомендаций.
22 
