очень нудно 
44 
– Подумать только!
– И знаете, дорогая, он всегда темнит. Когда думаешь, что он на мели, у него, оказывается, карманы полны денег, а когда он ими сорит, то, значит, сидит без гроша… Самолюбивый, как чёрт!.. Вот самолюбие и не позволяет ему иногда мне отвечать, когда я начинаю орать на чём свет стоит… У него есть особая манерка молча курить, стиснув сигарету зубами и выпятив подбородок…
Я думаю, нет места на свете, где я чувствовала бы себя хуже, чем сейчас здесь. Ветер, слова Майи, стыд, что я их слушаю, – от всего этого меня охватывает какое-то недомогание сродни мигрени, или там морской болезни, или желудочных колик… Увы, я не могу сомневаться в том, что эта женщина страдает! Она страдает как умеет, пусть это страдание и по её мерке.
– …и улыбочка у него, знаете, такая, будто он видит что-то, что вам ни в жизнь не увидеть, будто глядит сквозь стену. Я ему не раз говорила в такие минуты: «Жанна д'Арк и её видение!»
…Но я не имею никакого права обсуждать качество её страдания. И вообще, что я здесь делаю? Зачем мне выслушивать всю эту унизительную исповедь? Любой мой вопрос, любое моё восклицание неизбежно вызывают Майю на всё большую откровенность, а моё поведение уподобляется тем самым подслушиванию под дверью или вскрыванию чужого письма…
Единственная достойная фраза, мужественный выкрик: «Замолчите! Жан мой!..» – отказывается сорваться с моих губ.
– Давайте походим немного, здесь невозможно дует… Заметьте, то, в чём я упрекаю Жана, не назовёшь преступлением. Он просто такой тип, и всё… Когда женщина говорит о своём любовнике, что он честолюбив, и мнит себя выше всех, и щедр лишь в меру, то это ещё не значит, что его следует повесить. Но в Жане есть ещё что-то худшее.
– Что именно?
Мы идём вдоль стены музея Оранжери, она защищает нас от ветра. Надо торопиться, воспользоваться этой передышкой и не пропустить самое важное признание, которое оставила «на закуску» бедная брошенная любовница… До чего же я продрогла!..
– Самое худшее в нём… это… его манера сматываться.
– В самом деле?
– Он сматывается как никто, и вернуть его невозможно. Я говорю об этом спокойно, потому что первый шок, к счастью, уже прошёл, но Жан поступил со мной точно так же, как с Мартой Виз, при том что она настоящая звезда, и с госпожой… Чёрт возьми, нет у меня памяти на фамилии!.. Ну эта вдова, такая шикарная блондинка?.. Да пёс с ней, неважно… Он сматывается ни с того ни с сего, и это самое ужасное. Обычно, если кого-нибудь бросаешь, то закатываешь сцену, верно? Либо люди постепенно всё больше удаляются друг от друга… Так вот, моя дорогая, он сматывается посредине фразы, тихо прикрыв за собой дверь, либо выходит купить сигареты и возникает через какое-то время в форме изящно написанного прощального письма, весьма впечатляющего. Не знаю, такая ли вы, как я, но на меня это производит куда большее впечатление, чем господин, который устраивает сцену: «Раз мы должны расстаться…» Манера Жана сматываться – самая худшая, потому что, заметьте, он вовсе не из тех, кто опустошает ваш кошелёк и исчезает, как дым от сигареты, вовсе нет! Ему пишешь, просишь свидания и встречаешь в назначенном месте господина, которого зовут Жан. Узнаёшь его костюм, его галстук, его трость, его запонки, даже звук его голоса. Но что до самого господина… Он так удачно «смотался», что, сколько ни пяль на него глаза, всё себя спрашиваешь: «Никак не пойму, спала я с этим человеком или нет?» Послушайте, я не злая, но мне хотелось бы поглядеть в глаза той женщины, которая меня сменила, когда он и от неё смотается!.. Ну вот, теперь ещё и дождь закапал, только этого нам не хватало. Пошли, я отвезу вас на своей машине. Кстати, она жёлтого цвета, но это так, к слову, я не суеверная. Машина и тот, кто ждёт меня в ней, – это попытка, бледная попытка…
– Нет, не могу. Мне здесь неподалёку надо кое-что купить…
– Тогда побежали, я отдаю вам половину своего зонтика.
– Нет-нет, бегите к машине, моя одежда не боится дождя… Бегите… Конечно, я вам позвоню…
Она бежит, такая миниатюрная, и её юбка, которую она приподняла, облегает её колени, как короткие кальсончики. Она исчезает, куда более лёгкая, нежели тот груз, что она мне оставила. О, сейчас мне хотелось бы говорить, признаться во всём, выкинуть из себя всё, что я только что подавляла в себе…
– Майя!..
К счастью, она не слышит… Я останавливаю проезжающее такси, говорю адрес на бульваре Бертье: «И побыстрее, пожалуйста!» А что, если Жан в моё отсутствие взял и смотался?
44 
