очень нудно 
40 
Через пять минут семинар окончился. Рита села на ледяные перила, достала пачку сигарет и сказала:
— Я не врубаюсь. Получается, что врач должен стремиться к черствости, к цинизму. Но с этим ведь так легко переборщить…
— Знаешь, — ответила я, — рисуется довольно смешная картина. Выходит, врач нужен только на крайняк. То есть, пока ты жив — постарайся уж не стать тем пострадавшим, чья площадь ожога превышает тридцать процентов. Ведь жизнью твоей распоряжаться будет не врач. А только ты сам…
Рита вдруг нахмурилась.
— Пошли, — сказала она, — а то холодает…
Вот еще один сигнал. Еще одно напоминание — тут нет места романтике. К сожалению (видимо, в связи со слишком юным возрастом), романтика была тем топливом, что питало меня и давало силы продолжать учебу. На лекции по физиологии нам сказали, что это топливо — самое сильное. Оно заставляет солдат лезть под пули вопреки всем теориям про инстинкт выживания. Сильное, сильное топливо. Но долговечно ли оно? Кажется, такой бензин дает мощный, но короткий эффект. Я начала это ощущать.
С кафедры первой помощи я помню многие детали и могу с точностью их воспроизвести. Кабинет, где проходили занятия, выглядел невероятно карикатурно. Он был воистину достоин малобюджетного фильма про маньяков. Там с нового тысяча девятьсот девяносто пятого года не снимали праздничных плакатов. Они желтели на стенах с потрескавшийся краской оттенка «английский голубой». Именно в этот цвет обычно выкрашены все внутренние помещения провинциальных больниц. Это такой простой, пасмурный, выбелено-ультрамариновый цвет. Он напоминает оттенок осеннего неба над спальным районом.
Вдоль стен со всевозможными винтажными гирляндами тянулись ряды застекленных ящичков. Эти ящички обрамляли кабинет и как бы служили вместо картин. Внутри были разные медицинские инструменты: пинцет, зажим, держатели, веноэкстрактор, мелкие детали из аппарата Елизарова. Поскольку сталь тех времен была не самой качественной, на лезвиях образовались пятна, будто небрежный убийца плохо вытер свои игрушки перед приходом следователя. Дальше стояли зеленые стулья со столами на ржавых ножках. Когда последний студент покидал помещение, оно казалось до ужаса пустым. Полы, выложенные плиткой с глубокими старыми надломами. Запах библиотечной пыли и плесени. Не сдвинутая с места стопка старых книг в крайнем левом углу. Низкий алюминиевый шкаф. Случайная обувная стелька в проходе. Растрепанный веник… Даже доска там была черной. На ней виднелись призрачные остатки надписей.
Уварова, наша однокурсница, которая обожала пытать лабораторных мышей, как-то раз пришла на занятия на полчаса раньше. Села за парту, достала учебник и стал картинно читать полушепотом, наивно полагая, что сейчас зайдет Михаил Евгеньевич и застанет эту ангельскую сцену. Вкруг из шкафа послышался шорох. Уварова не обратила внимания — столько загубленных мышиных душ на ее совести, что любое живое ей не страшно. Но шорох усилится. Уварова вставила наушники — пусть не мешают заниматься. И тут вдруг дверца шкафа распахнулась, и оттуда вывалилось обезображенное тело Феди, вместе с метлой, половой тряпкой и учебником по экономике. Олечка вскочила, схватила сумку и с оглушительным визгом выбежала в коридор. После этого нас ждали серьезные разборки.
— Кто, — орал Михаил Евгеньевич, — обезобразил фантом? Кто избил куклу?!
Мы молчали, смотрели вниз.
— Еще раз спрашиваю.
Коротков на всякий случай двинул правой рукой, но затем передумал.
— Труп, идиоты, стоит двадцать тысяч долларов. А фантом, дебилы, — тридцать восемь. Вы понимаете, что с вами будет, а?!
Тамара смело встала и сказала:
— Михал Евгенич, поясните, что произошло?
— А я тебе скажу, что произошло. Твои замечательные однокурсники вчера нажрались и избили медицинскую куклу. Эта кукла — копия живого человека. У нее даже есть жилы, в которые вливается искусственная кровь. На ней тренируют оказание первой медицинской помощи. Понимаешь, эти имбецилы взяли и избили фантом. Преподаватель обернулся к залу. — Отвечайте, сволочи, кто это натворил?!
Я посмотрела направо. Место возле меня пустовало. Рита снова не пришла.
— А у него ведь было имя — Федя. Федя вырастил на своем горбу не один десяток докторов. Настоящих докторов, мать вашу! Не таких, как Асурова эта, которая вечно прогуливает, или Форель с ее идиотскими вопросами. Нет, ну как вам такое могло даже в голову прийти?
40 
