Последние отзывы

  23  

Ни Плампи, ни Бозо, ни Мэппл мне не ответили. Это молчание не сулило ничего хорошего. Конечно, с такой ситуацией я столкнулась не впервые. Переписка – не контракт, ее можно прервать в любой момент без предварительного уведомления. Я сама несколько раз это делала, когда дальнейшее общение не представлялось возможным. Бывало и так, что мне переставали отвечать без всяких объяснений. В большинстве случаев я особо не тревожусь – просто не успеваю из-за постоянного наплыва писем от новых незнакомцев.

Но иногда, если речь шла, допустим, о старой дружбе, если корреспонденты были преклонного возраста или слабого здоровья, я позволяла себе настаивать. Как правило, звонила по телефону. Один-единственный раз я предприняла розыски: когда некий славный старичок из Лиона не отвечал на мои письма полтора года, решилась обратиться с просьбой к лионскому другу, брат которого работал в городской администрации, – на случай, если мой старичок умер. Друг оказал мне эту услугу и сообщил, что он жив. Больше я ничего не узнала. Можно было строить любые догадки – от болезни Альцгеймера до сознательного решения по таинственной причине прекратить переписку.

Труднее всего вовремя остановиться. Это тоже проблема границы: человек – прохожий в вашей жизни, и надо быть готовым к тому, что он может уйти из нее так же легко, как и вошел. Конечно, можно решить, что ничего страшного не произошло, ведь это всего лишь переписка. Можно также сказать себе, что молчание не означает, что дружбе конец. Этот второй аргумент убедительнее первого. Мы благоразумны, мы быстро утешаемся. Заводим новых друзей, не забывая о тех, что молчат. Никто никого не заменяет.

И все же случается порой проснуться среди ночи, оттого что зайдется сердце: а что, если друг в беде? Во власти злых людей? Под гнетом немыслимых забот? Как мы могли, во имя неясных понятий о приличиях, с такой легкостью его бросить? Откуда в нас это подлое бесчувствие?

Ничего не попишешь. Надо смириться с тем, что так и умрешь, не зная, что случилось с другом, не ведая, хотел ли друг твоего участия. Умрешь равнодушной скотиной или человеком, уважающим свободу ближнего, – бог весть. В одно только хочется верить до конца – что это и вправду был друг: чем, собственно друг из бумаги и чернил хуже друга из плоти и крови?

Летом 2009 года я еще не дошла до этой стадии в отношении Мелвина Мэппла. Я не желала признать и пережить утрату: хоть этот скорбный процесс был мне знаком не понаслышке, но на сей раз что-то во мне решительно противилось такой перспективе. Я не видела совокупности обстоятельств, необходимых, чтобы настроиться на волну смирения. Всякому бессердечию есть предел. В этом было, пожалуй, рациональное зерно: страдающий ожирением солдат в Ираке в самом деле подвергается серьезным опасностям.

* * *

Остались позади каникулы, я вернулась в Париж. Вышел мой новый роман, и я была так же загружена, как и каждую осень. Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь – сколько я работаю в эти месяцы, не знает даже мой издатель. И все же не проходило дня, чтобы какая-то потаенная часть моей души не терзалась тревогой за Мелвина Мэппла. Человек весом без малого 200 кг не может так запросто исчезнуть без следа.

Посылая поздравительную открытку моему американскому издателю, я, после дежурных пожеланий счастливого Рождества и Нового года, не удержавшись, приписала довольно неуместный постскриптум: «Солдат вашей армии, несущий службу в Багдаде, о котором я говорила газетчикам в Филадельфии, перестал подавать признаки жизни. Нельзя ли как-нибудь с ним связаться?» Я не позволила бы себе задать подобный вопрос, не будь Майкл Рейнолдс золотым человеком.

Вскоре я получила Season’s greetings^[26] от издателя с ответом на мой постскриптум в виде электронного адреса с пометкой Missing in action^[27]. Ангел, а не человек!

Интернет для меня terra incognita, и я прибегла к помощи одной своей знакомой пресс-атташе, чтобы послать запрос о судьбе рядового 2-го класса Мелвина Мэппла. В ответ пришло короткое и загадочное послание: «Melvin Mapple unknown in U.S.Army»^[28].

Тогда я решила сформулировать запрос иначе, написав имя солдата так, как это следовало делать на конвертах: ряд непонятных мне заглавных букв, в середине «Мэппл», затем снова буквы. Ничего удивительного. Мне случалось переписываться с французскими военными, чьи армейские адреса выглядели не менее странно, причем имя в них никогда не фигурировало. «Великая немая»^[29] любит таинственность.

  23