90 
Она хотела подняться, но Эдуард швырнул ее обратно на диван.
— Нет уж, погоди! Если ты так изголодалась по мужчине, позволь тебе напомнить, что я — твой законный муж.
— Я не изголодалась по мужчине, — отрезала Люси, а сама подумала: «Я изголодалась по тебе».
Эдуард горько улыбнулся:
— Ты лжешь, милая женушка. Вижу по твоим глазам. Ты хочешь заняться любовью.
Он притянул ее к себе и стиснул с неистовой страстью, но безо всякой нежности.
Люси подумала, что не должна поддаваться — ведь он практически не разговаривал с ней всю последнюю неделю. Да и вообще, разве можно целоваться с человеком, который только что так тебя оскорбил? Она отвернулась, чтобы избежать поцелуя, но Эдуард схватил ее за волосы.
— Перестань! Эдуард, не надо!
Не обращая внимания на ее протесты, он впился в ее уста жадным поцелуем. От прикосновения его губ Люси вся затрепетала, но все еще пыталась сопротивляться. Ничего у него не выйдет! Ни за что!
— Не сжимай губы, — приказал он низким голосом, в котором звучала нотка мольбы. — Не нужно запираться от меня.
— Я не… — начала было Люси, но Эдуард воспользовался тем, что она приоткрыла рот, и его язык скользнул меж ее губ. Люси начала задыхаться, уже не в силах противиться страсти.
Вскоре Эдуарду уже не пришлось удерживать ее насильно. Она откинулась назад, а его руки принялись ласкать ее тело.
Люси презирала саму себя. Тело оказалось сильнее ее. Почему она так тает в руках Эдуарда? Им бы нужно не таять в объятиях друг друга, а обсудить свои проблемы, поговорить по-человечески.
Она вновь забилась в его объятиях, желая положить конец этой унизительной сцене. Бороться приходилось не столько с Эдуардом, сколько с собственной слабостью.
Эдуард перестал ее целовать, взял ее ладонями за щеки.
— Люси, перестань, мы же оба этого хотим.
— Ничего я не хочу, — задыхаясь, прошептала она.
— Но почему?
Он обхватил одной рукой оба ее запястья и беспрепятственно принялся ласкать ее тело.
— Разве тебе не хочется, чтобы я тебя погладил — и здесь, и здесь, и здесь?
В отчаянии Люси закрыла глаза, чувствуя, как огонь страсти бушует в ее жилах. Чтобы не вскрикнуть, она прикусила губу, но, если бы крик все же вырвался, это был бы не стон протеста, а стон наслаждения.
— Твои уста молчат, но тело говорит само за себя. Поцелуй меня, любимая.
Со стоном, в котором смешивались раскаяние и удовольствие, Люси прекратила сопротивляться и страстно ответила на поцелуй. Ласки Эдуарда сразу же стали нежными, от агрессивности не осталось и следа.
Теперь тело молодой женщины, забыв о сдержанности, само отвечало на ласки. Как и обычно, каждое прикосновение Эдуарда было подобно огненной искре. Люси хотела только одного — заниматься любовью как можно дольше, а в конце достичь наивысшей точки экстаза.
Руки Эдуарда так крепко сжимали ее, что она не могла пошевелиться, но Люси была рада чувствовать себя пленницей. Она ощущала каждой клеткой пыл вырвавшегося на волю желания и изгибалась, и обхватывала его ногами, чувствуя, как подступает знакомая чудодейственная волна полного освобождения.
Эдуард прошептал ее имя, зарылся лицом в ее грудь и излил в нее семя. Со слезами на глазах Люси крепко прижала его непокорную голову к своей груди.
Когда они пришли в себя, Эдуард отнес ее в спальню и без слов уложил на кровать. Потом задвинул газовый полог кровати, и вокруг них сомкнулся уютный, воздушный мир.
В этой маленькой вселенной царило молчание. Эдуард вновь возжаждал любви и довел Люси до экстаза. Ей казалось, что тело больше не выдержит такого напряжения, но всякий раз ее чувства поднимались на новую вершину. В страстности Эдуарда было что-то отчаянное, словно он хотел раз и навсегда запечатлеть свой образ в ее памяти. За всю ночь они не обменялись ни единым словом.
А на рассвете обессиленная Люси уснула, раскинувшись на смятой, пропитанной потом простыне.
От сна она пробудилась за полдень и увидела, что Эдуарда рядом нет.
17
— Что ты хочешь этим сказать? Сагиб уехал рано утром? В каком смысле? — допытывалась Люси, когда горничная застегивала ей пуговицы на платье. — Он чемодан с собой взял? Куда он поехал?
Горничная смотрела на нее с жалостью. Ответить ей было нечего.
— Господин сказал своему слуге, что сегодня уезжает в Дели. А мне было велено отдать вам письмо, когда вы проснетесь. Больше я ничего не знаю, мемсагиб. Разве в письме сагиба ничего не написано?
90 
