очень нудно 
101 
А в промежутках между словами страсти он скрипел зубами, прилагая все силы, чтобы задержать развязку до того мгновения, когда ее наслаждение станет полным.
Ее ароматные волосы, щекочущие его лицо; ее прекрасное разгоряченное тело, так беззаветно льнущее к нему; ее нежный детский голос, почти беззвучно произносящий его имя… Луис уже был не в силах владеть собой. Он больше не мог оттягивать решающий миг.
Дыхание Эми стало еще более частым; еще мгновение — и она взмолилась:
— Разве… Луис… Я…
— Да! — решительно бросил он, чувствуя, как сжимается она внутри, в бесхитростной попытке удержать его. — Да, маленькая, пусть будет так. Пусть будет так.
Подхваченная радостью такой силы, что впору было испугаться, Эми уже не могла бы остановиться, даже если бы хотела. Потеряв всякую власть над собой, в сгущающемся мареве страсти она выкрикнула его имя, и это был для Луиса сладчайший из звуков. Наконец-то он мог дать волю и себе. Как одержимый, он ворвался в нее — оставаясь с ней, отдавая ей все, что имел. Когда ее безумная опустошающая кульминация подходила к концу, началось и его взрывное освобождение, и его громкие, не сдерживаемые стоны соединились с ее замирающими возгласами ликования.
Глава 29
Та же самая полная майская луна, которая в Орилье освещала двух пылких любовников, стоящих на коленях на присыпанном сеном полу конюшни, лила свои лучи и в роскошно убранную спальню в развеселом районе Сан-Франциско, на набережной Барбери-Кост. В то время как на высоком расписном потолке резвились изображенные там нимфы и сатиры, внизу, под ними, нимфа из плоти и крови с кожей медного оттенка и угольно-черными волосами резвилась в обществе склонного к излишествам, ненасытного белокурого сатира.
Его затуманенные от виски голубые глаза следили за каждым сладострастным движением гибкого тела черноволосой женщины; сам же он, раздетый догола, сидел, широко расставив колени, на кровати, застланной малиновым атласным покрывалом, с длинной сигарой в одной руке и стаканом кентуккииского бурбона в другой.
Женщина танцевала для него, потому что он так приказал.
Танцевала уже больше часа. Ей было жарко, она устала и струйки пота стекали по округлым формам ее тела цвета меди. Густые черные волосы, разделенные прямым пробором и спадавшие до бедер, были растрепаны и влажны. Они хлестали ее по лицу и плечам, когда она кружилась на месте, извивалась и замирала в непристойных позах ради угождения светловолосому зрителю.
Женщину звали Накори. Ее матери из народа апачи было пятнадцать лет, когда она родила Накори — а случилось это двадцать четыре года назад — от пожилого (за пятьдесят) англичанина, который явился в Америку с намерением пополнить число американских скотоводов.
Скотоводство не пришлось по вкусу сэру Альфреду Виттингтону, равно как не обрадовала его и перспектива стать отцом индейского младенца. Когда живот его краснокожей сожительницы слишком явно округлился, сэр Альфред прогнал ее, а сам отбыл обратно в Англию, где его дожидалась семья: степенная супруга с лошадиным лицом и пятеро детей разного возраста.
Беременная девочка-апачи вернулась к своему народу. Ее дитя увидело свет в поселении апачей-мимбреньо на севере Мексики, и все племя заботливо выхаживало младенца, а когда Накори выросла и превратилась в красивую девушку, за ней стали увиваться самые отважные из юных воинов.
Мать учила дочку английскому языку, которому сама научилась от несостоявшегося скотовода, и частенько рассказывала о великолепном доме, где жила с отцом Накори, но при этом не забывала предупредить, что от того мира ничего нельзя ожидать, кроме разбитого сердца. К двадцати годам Накори успела дважды выйти замуж и дважды овдоветь; теперь в ней понемногу разгоралось желание самой посмотреть, что же собой представляет этот мир белых людей. В одну из жарких летних ночей, улучив подходящий момент, Накори под покровом тьмы тайком покинула поселение. На ее беду, по дороге ей скоро повстречалась тройка апачей, принадлежащих не к той ветви этого народа, к которой относилась она сама, а к другой — к апачи-мескалеро. Эти трое отвезли ее к себе, в холодное становище в горах Чисо. А там их рослый худощавый вождь, устрашающе-уродливый верзила по имени Змеиный Язык, бросил на красивую светлокожую женщину один-единственный взгляд и тут же приказал своим воинам доставить ее к нему в хижину.
101 
