очень нудно 
34 
- пошли вы со своими снегирями
- хоккеем с шайбой бабами из снега
- и девушками с сизыми губами
- губами цвета пасмурного неба
- не надо мне романтики такой
- идите на х.. со своей зимой
Нет, я – точно гений. Гений. Не знаю прям, что делать, как жить среди простых людей такой глыбой таланта. А, Гло? Как считаешь?
Я все думала, отчего мне с ним так легко, ведь я, в сущности, мало его знала, так мало, что практически ничего не могла сказать о нем словами.
Мы не росли вместе, но мы взрослели вместе, а еще учились у одного мастера. Может быть, в этом и было дело, ведь побеги от одного дерева обычно схожи.
Наверное, так относятся друг к другу кровные родственники. Ты знаешь о человеке что-то главное, инстинктивно, без слов, тебе доступны все пароли, все уровни понимания, код ДНК, и он знает о тебе столько же, и поэтому нет ни малейшей возможности притвориться, сыграть, солгать, и даже если ты сам запутался или усомнился в себе – ведь люди часто лгут прежде всего себе, – то рядом с ним эта ложь отступает и в твою жизнь вносится ясность. Как ветер с моря.
С другими так не получалось. Я как всякий скрытный человек знала, что вовсе необязательно прилагать усилия, для того чтобы ввести людей в заблуждение относительно себя. Они прекрасно справляются сами. Иногда мне казалось, что человек человеку – только повод для иллюзий.
Мы пробыли тогда в Крыму – сколько? – да не больше недели, пожалуй.
В предпоследний день полезли на гору, в церковь, долго разглядывали иконы, писанные местными мастерами, удивлялись цвету – нахальному, наивному, слишком кричащему, как на лубочных картинках.
– Ты подумай, какая наглость – х. чить голубеньким по розовенькому! – возмущался Артем, когда мы возвращались вниз, к морю.
– А вот, смотри. – Я указала на небо, и мы остановились, засмотревшись на закат.
Солнце почти утонуло за горой, и по ярко-розовому небу тащились голубенькие облачка.
– Да, слушай, вот когда не врубаешься, все сразу дураки вокруг. Вот же этот цвет, вот он, блин, все как есть снял, подлец, а завезти эти доски хоть в Москву, там же все плеваться будут – как вульгарно да как примитивно!
– Ага, и питерская изысканная серебристая гамма, врубись. А какой ей еще быть, там солнце только по праздникам включают.
– По большим, точно.
Обменявшись этими тонкими замечаниями, мы переглянулись и расхохотались. Простые открытия – это всегда немножко стыдно.
Но я потом часто вспоминала эти крымские иконы. Если не знаешь причин – следствия всегда кажутся неумными, наивными, смешными.
Вечером я лежала на пузе и в свете костра читала Джеффри Монмутского, Тарасик грелкой пристроился у меня на пояснице. Артем сидел по-турецки, курил трубочку, разбирал наброски.
Сладкий дым марихуаны смешивался с горьким можжевеловым, звезды висели низко-низко, задевая круглыми брюшками кроны деревьев.
– Вчера еще был уверен, что я – великий художник, а сегодня что-то сомневаюсь, – сказал Артем, бросая в костер очередной набросок.
– А давай тебе ухо отрежем?
– Думаешь, поможет?
– Как не помочь. Верное средство.
– Нет, погожу пока. Буду весь в ушах, как сакура в цвету. Этот, как думаешь? – Артем показал мне картинку.
– Оставь, хороший.
Артем снова зарылся в ворох бумаг, Тарасик сучил лапами, взлаивал, и во сне продолжая битву с ежами. Я перевернула страницу.
– Ну как там бритты? Как дела у них? – озабоченно, как футбольный болельщик, поинтересовался Артем.
– Да б…! – Я захлопнула книгу. – Вот скажи мне, Артюша, как мужчина женщине. Скажи. Кроме пьянства, б…ства и мордобоя есть у вас, самцов, какие-нибудь еще традиционные развлечения, освященные веками?
Артюша задумался на минуту, а потом с апломбом произнес:
– Искусство, детка.
– А.
Я снова открыла книгу и погрузилась в историю злоключений короля Леира, сухо пересказанную стариком Джеффри.
– А хорошо все-таки, когда Бог, – сказал Артюша.
– М-м?..
– Бог, говорю, – это хорошо. Ну, этот, на горе. Сидел себе спокойно, писал портрет Божьей матери. Богу. И тут все понятно. Кому пишешь? Богу пишу.
– Ну это все…
– Не-а. Я об этом вообще никогда не думал. Я и не верю. Наверное. Не думал никогда. А ты?
– В церковь не хожу. Попов не люблю. А так… Ну а с кем человеку еще поговорить? Только с собаками. Или с Богом. Навернусь, бывало, с откуда-нибудь, чего-нибудь себе сломаю и говорю: «Ну Ты чего? Ты куда смотрел, блин? Вот, ребро сломала опять…» Или наоборот – сделаешь что-нибудь хорошее и говоришь ему: «Видал? Хорошо? Тебе». А кому еще? Людям, что ли? Ты когда картинку пишешь, ты что, думаешь, чего тебе люди скажут? Ты – им?
34 
