очень нудно 
38 
Ты малодушничаешь, пытаешься вернуться к тому, что было, – но шиш, кажется, будто тебя выхолостили, кастрировали и мозг, и душу, все, что раньше получалось ярким, ну хотя бы ярким, теперь выглядит унылым, убогим и бездарным.
Впрочем, степень одаренности не имеет никакого значения. Речь идет об уровне мастерства, ином ви́дении, все меняется, и ты оказываешься словно запертым в комнате, в которую прибывает и прибывает вода. Вот она достигает потолка, и чтобы не задохнуться, не утонуть, тебе остается только одно – пробить этот потолок головой.
Не самое приятное ощущение.
Артем замкнулся. Ходил хмурый, молчаливый, раздраженный. То кромсал мастихином холсты, а то сидел за рисунком – часами, сутками, до дыр процарапывая картон.
Потом запил, и это был неприятный сюрприз. Никто не ожидал, что добродушный, вечно обдолбанный Артюша когда-нибудь изменит Мари-Хуане с вульгарной водкой.
Пил тяжко, по-черному, лез в драки, валился в лужи.
Одно не изменилось – никаких женщин, только Майка. Связь их словно окрепла, но воды этой реки изменили цвет, стали темными.
Майка не ругала его, не жаловалась.
Однажды, увидев, как она в который раз вынимает его из лужи (была осень, поздняя осень, ветер с дождем, желтые листья в воздухе), я вдруг вспомнила страшное: летом, на птичьем рынке толстый самодовольный дядька, и у него клетка с белками-летягами. Один зверек совсем погибает от жары, сворачивается тугим клубочком с явным намерением покончить со всем, умереть, а другой, истошно визжа, трясет его маленькими, почти человеческими лапками, тянет к пустой поилке.
Я вспомнила, как Артем положил мне руку на плечо, сказал: «Тихо, Гло, тихо, сейчас разберемся», – и стал выгребать деньги из карманов.
Мы их выкупили, этих белок, какой-то сердобольный таксист бесплатным вихрем довез нас до зоопарка, мы были готовы упрашивать, клянчить о помощи, но ничего такого не понадобилось, зоопарковские лекари взяли клетку без лишних слов и кинулись спасать несчастную тварь.
– Оставите, заберете? – спросил нас очкарик из приемной.
– Оставим, – сказал Артем, – им же нельзя в клетке… ну, такой маленькой… А скажите, они, что, стаями живут?
– Нет. Ведут преимущественно одиночный образ жизни, формируя пары только на период размножения. А почему вы спрашиваете?
– Ну… знаете… Там одна белка как бы хотела спасти другую… Кричала, теребила, не давала ей засыпать… Если бы она так не орала, мы бы, может, и не заметили…
– Молодой человек, я вам вот что скажу – в тюрьме всякое случиться может. Взаимовыручка представителей одного вида…
Майка тащила Артема из лужи, но у нее ничего не получалось – испачканная одежда выскальзывала из рук, да и вообще он был для нее слишком тяжелым.
– Что, не выходит каменный цветок? Ну-ка, дай я. Сбоку там подстрахуй. – Я рывком подняла Артема за шиворот, Майка подползла ему под руку, и мы повели его, как раненого бойца, вдвоем.
– Девчё-о-онки, я вас люблю, – не открывая глаз, сладким пьяным голосом нудил Артем.
Дома мы посадили его на бортик ванны, но он не удержался и свалился внутрь.
– Надо его раздеть, – сказала Майка.
– Обойдется. А, ботинки возьми. – Я стянула с него ботинки и подала ей. – Иди, Май. Я его сейчас воспитывать буду.
– Думаешь, поможет? – Майка опустила глаза.
– Нет. Но так – еще хуже.
Майка вышла. Я взяла душ, открыла холодную воду на полную мощность и стала поливать Артема.
– Ты что?!! Ты сдурела?!! – Артем закрывался руками, пытался отбиваться и через три минуты почти протрезвел.
Потом я кричала на него, хлестала по щекам. Знала – не поможет, конечно, не поможет, но надо было его хотя бы разозлить, не дать скатиться в это блаженненькое пьянство совсем.
Так прожили зиму. Я – злым следователем. Не извинялись друг перед другом ни за что – ни за грубость и хамство, ни за очередные пьянки. Все было понятно.
Майка пробовала справляться одна, но Артем совсем забуянил. Когда она поднимала его, уговаривала, отталкивал:
– Уйди… ты… шрифтовичка… Что ты понимаешь?
– Вот что. Давай-ка я его заберу на пару недель, – сказала я Майке.
– Как собаку? – горько усмехнулась она.
– Май, сопьется.
Несколько недель я не спускала с Артема глаз, ходила за ним, как конвой, заставляла работать, не давала пить.
Мы страшно ругались, орали друг на друга. Я понимала, что он злится на себя, но решила – пусть лучше выплескивает злость скандалами, чем глушит водкой. А к весне у него пошло, он много писал, и все лучше и лучше, и чувствовал от этого видимое облегчение.
38 
