75 
Они стояли у подъезда, во дворике. Медленно и задумчиво из фиолетового неба хлопьями падал первый ноябрьский снег. Снежинки порошили Митины черные волосы, ложились на его серо-синюю куртку. Хлопья снега не успевали долететь до земли и таяли на лету. И когда Маруся запустила руку в Митины вихры, то узнала, что они густые, жесткие, непослушные, усыпанные крошечными капельками, в которые превращались растаявшие снежинки, осколки неба, микроскопические кружевные салфетки, идеально ровные и упорядоченные миражи.
Вечером он иногда звонил и тусклым, тихим голосом бросал: «Освободилась? Не хочешь проветриться?.. А, ну тогда на «Новокузнецкой». Я буду там минут через сорок!» И Маруся начинала метаться по белой комнатке среди шкафов с синими папками и четырех исполнительных сослуживиц, торопливо выстукивавших перед мониторами. Каждый раз, стараясь казаться спокойной и деловой, она выдумывала какой-нибудь хитрый предлог, чтобы отпроситься чуточку пораньше. Хватала сумочку под мышку, юркала мимо кабинета Татьяны Васильевны и, задыхаясь от восторга, ликуя, что снова свободна, вырывалась в фиалковые сумерки в распахнутом пальто, на бегу наматывая на шею изумрудный платок.
Митя ждал в метро, привалившись к колонне, уткнувшись в журнал: скучающий, усталый, рассеянно замирая, раздумывал о чем-то. В этот момент он больше всего напоминал Марусе не айсберг, а Айзенберга, старенького доцента кафедры информатики, целью жизни которого было завалить как можно больше студентов на зачете и навязать всем подряд отработки за пропущенную лекцию. От подобного сравнения становилось тревожно. Она подходила. Не замеченная, чуточку притопывала ногой, улыбалась и очертя голову принималась болтать дальше. Все, что знает. Чтобы не разбиться и не утонуть, как те три девчонки. Чтобы не срезаться, как на отработке по информатике. Чтобы не молчать, как скучающие молодые парочки в кафе или бесформенные и потерянные взрослые пары повсюду вокруг. Приноравливаясь к его быстрой походке, Маруся почти бежала по Ордынке, прячась в платок от встречного сквозняка. Задыхаясь горьковатыми выхлопами гудящих в пробке машин, она без умолку тараторила про парниковый эффект. Во-первых, потому что считала это важной и не пустой темой для разговора. Во-вторых, потому что это была одна из тех немногочисленных тем, в которых Маруся действительно разбиралась. Она не могла с тем же успехом обсудить, скажем, бутики Москвы или модные тенденции этого сезона. Она ничего не знала о жизни знаменитостей, которую все подряд норовят подсмотреть в щелочку штор или в замочную скважину. Ничего не смыслила она ни в экзотических кухнях, ни в экстремальных видах спорта, ни в образе жизни торговцев нефтью. Можно даже сказать, что Маруся вообще ничего не знала об этом мире, об этом городе. И все, что творилось в стране и за ее пределами, оставалось недоступным для ее понимания. Зато она была осведомлена обо всем, что связано с парниковым эффектом. «Причиной его, – щебетала Маруся, – многие ученые считают усиление солнечной активности. Но это не совсем так. Некоторые другие специалисты придерживаются мнения, что парниковый эффект вызван усиленным выбросом в атмосферу угарных газов».
Митя молчал, слушал и впитывал. Однажды Маруся и сама немного удивилась: почему это он так покорно внимает, никогда не прерывая ее затянувшиеся лекции-монологи. И тогда она принялась строить разнообразные догадки. Маловероятные: что ему интересны рассуждения, касающиеся климата планеты и халатного обращения человечества с природой. Более вероятные: что Мите совершенно все равно и, о чем бы она ни говорила, он пропустит ее слова мимо ушей, ничего не услышит и будет продолжать думать о своем. Со временем выяснилось, что все Марусины версии в общем-то недалеки от истины. Оказалось, он – подающий надежды журналист, работающий в разнообразных ежемесячных изданиях и уже написавший пару больших статей в популярные еженедельники. И у него всегда при себе, в кармане синей куртки или вельветового пиджака, имеется маленькая черная записная книжка – молескин. Бывали дни, когда айсберг Митя, начиная понемногу оттаивать, вдруг выныривал из ледяной воды своих раздумий, брал Марусю под руку и аккуратно вел, чтобы она, разговорившись, не налетела на встречного, не споткнулась и не прошла по луже. Или, взяв ее за руку, почувствовав, что ей холодно, предлагал зайти куда-нибудь погреться, посидеть, выпить чая или глинтвейна. Но эти короткие случайные потепления вновь сменялись резким, неожиданным и обидным похолоданием. И тогда со стороны могло показаться, что он безразличный и даже слегка заносчивый молодой человек в толстом свитере и полосатом шарфе. На самом же деле он не просто молчал, а наблюдал, подслушивал и кропотливо заносил в свою книжечку аккуратным бисерным почерком все, что привлекало его внимание в метро, в кинотеатрах, на улицах, на вечеринках. Притаившись, он впитывал все происходящее вокруг, украдкой, как шпион, и в молескине появлялись высказывания знакомых, реплики прохожих, странные ситуации в магазинах, в кафе, уличные сценки, содержимое рекламных растяжек, мигающих здесь и там рекламных щитов. Иногда Митя поспешно и деловито, прямо на ходу, записывал в свою черную книжечку Марусины высказывания. И ее распирало от гордости. Она расправляла плечи и, не умолкая ни на минуту, шла рядом с ним на высоченных каблуках новеньких сапог, изредка переходя на бег. Ее волосы подпрыгивали, переливались золотом, ресницы дрожали, глаза светились, но он ничего этого не замечал, смотрел куда-то вдаль, как будто ловил, а потом старательно фиксировал какую-то важную, неожиданно пришедшую в голову мысль.
75 
