91 
Харитон Савелич снисходительно промолчал.
За светофором заводские постройки стали помалу перебиваться бараками, потом снова появились двухэтажные дома с палисадниками, даже детские площадки, зазвучал не то баян, не то телевизор, и было уже не ясно — поселение это на заводском дворе или жилые кварталы, уступившие натиску завода. Харитон Савелич продолжал беззаботно посвистывать. Подорогин выставил в окно распростертую пятерню. Чем дальше, тем шире и светлее становились улицы, тем ощутимей подрастали дома и расправлялось дорожное полотно. Заметив вдали усыпанный горящими окнами клин сталинской многоэтажки и пытаясь сообразить, какой это район, Подорогин вдруг ощутил, как у него перехватывает дыхание.
— Долго еще? — спросил он.
— Почти уж, — вздохнул Харитон Савелич.
Обойдя вереницу стоящих троллейбусов, въехали на большой мост. Подорогин привстал, пытаясь рассмотреть реку, но увидел внизу только узкую траншею с неподвижной маслянистой водой. За мостом под колесами загудела брусчатка. Подорогин сглотнул слюну и поводил перед собой пальцами, как водят перед лицом человека, пытаясь определить, спит он или бодрствует — из темноты навстречу «газику» сходила многоголовая рифленая громада Василия Блаженного. По левую руку, обсаженная деревьями и фонарями, вздымалась зубчатая стена Кремля. Подорогин попросил Харитона Савелича остановиться и вышел из машины. Присев, он зачем-то потрогал брусчатку, потом коснулся своего лба. Как уже бывало не раз, ему померещилось, что он смотрит в перевернутый бинокль, что между ним и окружающим находится рассеивающая линза, из-за чего он видит все с большего удаления, чем есть на самом деле. Сейчас это наваждение было до того сильным, что у него закружилась голова. Он словно смотрел на землю с большой высоты. И брусчатка, и храм, и стена, и маячивший поодаль расщепленный шатер Спасской башни — все это ушло куда-то в сумрачную, опасную, зовущую глубину. Харитон Савелич посигналил дальним светом и что-то крикнул. Подорогин махнул рукой, медленно выпрямился и стал подниматься по ступеням бетонного парапета к собору. Неогороженный храмовый двор был завален строительным мусором. Шумевший в верхних этажах ветер производил необычный звук пустой бочки. Пройдя под арочным навесом ближайшего входа, Подорогин очутился в кромешной тьме. У дверного проема сквозило, как у вентиляционной шахты. Подорогин закрыл и открыл глаза, но еще задолго до того, как стал способен что-либо различать, он понял, что звук пустой бочки издавало само здание собора. И это был муляж, а не собор, его разрисованная маска, исполинский слепок, модель. Если бы не лес каркасных стержней и распорок, то можно было подумать, что стоишь внутри гигантской елочной игрушки. Кашлянув, Подорогин услышал долго не стихавшее, как будто не находившее себе места эхо. Потом на эхо наслоились хлопки крыльев, из-под свода посыпался песок пополам с трухой, терпко пахнуло птичьим пометом. Подорогин прикрыл нос ладонью и попятился обратно во двор. Перед главным фасадом «собора» коробился «памятник» Минину и Пожарскому — судить о прототипе скульптурной группы, являвшей собой два возведенных на постамент оббитых куска бетона с торчащими во все стороны толстыми прутьями арматуры, можно было не столько по ее виду, сколько по ее местоположению. Открытое ветреное пространство площади, начинавшейся за монументом, лежало в полумгле. Из-за того, что здесь не горело ни единого огонька — в то время как поверх остовов «исторического музея» и «гума» разливалось электрическое зарево — площадь производила тягостное впечатление окаменевшего кошмара, замаскированной бездны. Как если бы кусок земной поверхности в этом месте был замещен лунным ландшафтом, и для того, чтобы скрыть пропасть, ее решили прикрыть брусчаткой и застроить. Подорогин раздернул и без того расстегнутый воротник, встал на краю парапета и носком ботинка, как воду, потрогал ближайший камень мостовой. Сойти сейчас на брусчатку показалось ему невозможным и даже постыдным. Это, наверное, было бы все равно что участвовать в опознании обезображенного трупа всеми любимого человека — пускай бы и выяснилось потом, что труп принадлежит другому, он бы уже никуда не делся и не ожил. Подорогин сделал шаг назад, другой, затем развернулся и быстро, точно боялся передумать, пошел обратной дорогой. В машине он спросил у Харитона Савелича закурить. Тот положил перед ним на приборную панель сплюснутую пачку «Беломора». Подорогин, запыхавшись, выбил с распечатанного торца папиросу и повертел пачкой, рассматривая ее со всех сторон.
91 
