очень нудно 
30 
— Пожалуй, — кротко отозвался Хоакин.
— Могу я попросить, чтобы ты сделал это, пока я позвоню твоему брату? — осторожно спросила женщина.
— Не беспокойся, я обо всем позабочусь, — твердо произнес он и взялся за дело.
Кассандра вздохнула с облегчением.
— Надо же, ты отлично постаралась! — похвалил Хоакин, закончив переносить изысканные блюда из кухни на площадку возле бассейна.
— Делаю, что могу, — скромно отозвалась женщина. — Ты примешь душ перед ужином или после?
— Если не возражаешь, прямо сейчас. Не желаешь присоединиться ко мне?
— Нет. Сегодня я берусь утолить только твой гастрономический голод, — улыбнулась в ответ Кассандра.
— Я должен был хотя бы спросить, — смиренно отозвался он.
— Так иди же, наконец, в душ. Чего медлишь?
— Уже иду. — Хоакин задержался на пороге и искушающе поглядел на Кассандру, но та была тверда и сама удивлялась собственной твердости.
Хоакин, чистый и свежий, предстал перед Кассандрой с обнаженным, чуть блестящим от влаги торсом. Он сиял и благоухал, поражая атлетическими красотами. А как еще он мог склонить любящую женщину к чувственной открытости? Ведь именно такая стояла перед ним цель. Не сумев смягчить ее душевными беседами, Хоакин прицельно ударил по женскому подсознанию. Загорелый и стройный, он не мог остаться не оцененным.
— Ух! — невольно выдала Кассандра. Хоакин вопросительно изогнул брови, словно
не догадываясь, чем вызван этот возглас.
— Но его экспромт удался, и он это знал. Теперь оставалось довести дело до конца. Не сгубить хорошее начало очередным неконтролируемым поступком.
Хоакину предстояло снова завоевать собственную женщину. И ему нравилась эта задача.
— Привет! — обнадеживающе улыбнувшись, сказала Кассандра.
— Привет! — понимающе отозвался Хоакин.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он желал этого давно, с того самого момента, как очнулся на больничной койке.
Хоакин смотрел на Кассандру сквозь багровый туман, застлавший его глаза. Виски пульсировали от напряжения, и не только виски. Более недели он не имел возможности выплеснуть это напряжение. А неделя была сроком невероятно долгим для необузданного нрава Хоакина Алколара.
Итак, Хоакин настойчиво приближал этот час. Его томило желание, а объект был рядом. Кассандра была приветлива, казалась такой теплой и мягкой, такой кроткой и податливой… А он изголодался и находился на грани чувственного обморока или безумия, что было ближе к действительности.
Время бесед и выяснений прошло. И теперь не имело значения, что стоит за тем или иным поступком каждого из них. Остальное переставало иметь значение, когда Хоакин Алколар был обуреваем страстным желанием. И.на это свойство не смогло повлиять даже такое чрезвычайное событие, как частичная потеря памяти. В этом Хоакин Алколар остался неизменен. Ему и так пришлось пойти на нехарактерные уступки — первую ночь в собственном доме он провел в полном одиночестве. Хотя размышления истекшего дня и подтвердили правильность этого компромисса, но желания вечера готовились пренебречь всеми благоразумными предосторожности. Поэтому он шел в наступление.
Перед ним стояла Кассандра. И ее глаза светились огнем сладострастия. Он не мог заблуждаться: в ее лице он читал восхищение. Да и как могло быть иначе? Ведь не напрасно она жила в его доме.
Его эмоции были обострены. Он чувствовал ее запах, обонял аромат ее плоти, источаемый в моменты крайнего возбуждения. Он безошибочно узнавал этот запах среди миллиона других. И шел на него, как хищник, учуявший испуг своей потенциальной добычи. Оставалось лишь руку протянуть, и Кэсси больше не будет принадлежать себе, лишится воли, разума и выбора.
Хоакин знал это наверняка, поэтому больше не спешил. Он нагнетал напряжение.
Он мысленно взял ее, быстро и жестко. Затем так же мысленно стал играть с ней, томить ее, выуживать ее мольбы и стоны, дразнить ее, медля, испытывая, будоража до крайности… Хоакин решал, как вести любовную игру. От его решения зависело то, как он к ней приблизится, как прикоснется, поцелует, разденет…
В представлениях Хоакина от ее поступков ничего не зависело. Он почитал исключительно своей прерогативой решать, как следует поступить. Он не допускал мысли, что в претворение его планов может вторгнуться посторонняя воля. Его сознание полностью исключало такую возможность.
30 
