99 
— Ну и на Земле так же. Тех, кто давно умер, все равно ведь не видно.
— Значит, вокруг школы тоже… и вокруг домов…
— Конечно.
— А бессмертие души у вас есть?
— Откуда я знаю. У нас, скажем так, об этом спорят. Согласно религиозной концепции, все делятся потом на три категории. Люди действия попадают в распоряжение Кракатука, люди милосердия — к Аделаиде, а неразвитые и несформировавшиеся — к Тылынгуну.
— А злодеи?
— Злодеев давно нет, они все на Земле. Откуда взяться злодеям? Ну, если родится случайно — тоже к вам поедет.
— Игорь… А почему вы выбрали именно Землю? Ну, для злодеев? Ты же сам говорил, кругом полно обитаемых планет?
— Не знаю, — сказал он хмуро. — Может, не только Землю. Может, есть хуже. Согласись, к вам все-таки отправляли не самых безнадежных. Иначе вы вообще вымерли бы на фиг. Друг друга бы поубивали, или мало ли… Наверняка есть такие планеты, куда лучше просто не соваться. Тоже, наверное, все наши позаселяли.
— И в какой, интересно, момент у вас отбраковывают этих несчастных?
— Да в детском саду еще. Все же понятно. У нас один был, очень любил кошек мучить. И девчонок. Неделю к нам походил, и больше его никто не видел.
— Жестокий механизм.
— Почему жестокий? Что, лучше было бы, если б он всю группу перезаразил?
— Нет, — сказала Катька. — Не лучше.
Он снова прижался к ней.
— Другое дело — мы не учли, что у вас там будут такие Катьки. У нас здесь таких не было.
— А ты точно не был здесь женат?
— Не помню, — сказал Игорь. — Был, не был, какая разница?
— Большая.
— У вас, землян, вообще много лишнего в памяти. Историю вашу невозможно учить. От нее так же много лишнего остается, как от вашего человека, когда он умер. Ничего не надо хранить. И хоронить не надо. Это же одно слово, а вы сделали два. У нас в языке и одного-то нет на такие глупости.
— Ты и меня забудешь?
— Посмотрим.
Он, кажется, разозлился.
— Слушай… но если у вас все так отлично — почему ты все-таки рос без отца?
Игорь засмеялся.
— Ну когда ты перевоспитаешься? Это что, обязательно — с отцом? Дед, мамин отец, тоже ничего не желал понимать. Ты не думай, у нас случались и конфликты, и все… Мать даже говорила — удивительно, тебе я могу объяснить, а ему нет. Может, придумать ему, как ребенку, что твой отец — военный летчик? Но военные летчики бывают только на земле… Потрясающая глупость. Каждому ребенку ведь понятно. Жить вместе, когда кончилась любовь, — вот как ты жила с мужем, — у нас совершенно не обязательно.
— У нас ничего с мужем не кончалось. У нас и не было ничего. Как только ты меня эвакуировал, я сразу с тобой улетела. Тут мир и рухнул.
— Правильно, — сказал Игорь. — Опять я виноват.
— Дурак. Ты солнце моей жизни.
— А между прочим, ваши искренне считают, что я и есть крайний. Сорвал с места, увез куда-то… На земле бы еще, может, обошлось, а здесь, куда я вас привез, — уже точно не обошлось.
— Да никто тебя не винит, успокойся, пожалуйста.
— Винят, я знаю. Мне вполне хватает того, как эта Сергеевна на меня смотрит.
— Успокойся, она на всех так смотрит, кроме полковника.
— Нет, это вообще интересно! — Он начал заводиться, и Катька была рада, что он хоть отвлекся от воспоминаний. Они шли по узкой улице, перешагивая через поваленные деревья; наверное, когда-то здесь было очень зелено — рябая тень, тополиный запах… — Ты сама говорила, что она тебя терпеть не может, что не одобряла этого брака, ты не достойна ее сокровища… чинила хренов… так? Он, наверное, и дома все чинил, все хранил, ничего не выбрасывал. Такой был ужасно домовитый. Коврики из проволочки, полочки из дерьма…
— Он по дому никогда ничего не делал. Только здесь начал. На Земле это вообще развито, если ты заметил, — тараторила Катька, стараясь отвлечь его от мрачных мыслей и переключить на злопыхательство; она давно знала, что для мужской злости это самый безобидный выход. — Даже анекдот есть — мужик на бабу лезет и не может. Тогда он лупит себя по члену полотенцем и приговаривает: «Чужая, чужая!». Мы, наверное, чувствовали, что эту планету нам навязали, и ничего не хотели на ней делать. А на вашей сразу все стали.
— Кроме тебя.
— Почему? Я делаю. Или ты думаешь, что я была рождена рисовать паршивые картинки в «Офисе»? Я как раз делом занята, я люблю тебя.
— А я что делаю?
— А ты эвакуатор, ты нас разместишь, починишь лейку и улетишь за новой порцией. Я тебя буду безутешно ждать, стану целый день молиться, по ночам гадать… Это, кстати, очень точно: русский человек днем молится, а ночью гадает, что совершенно несовместимо с молитвой. Более того, это богопротивно. Но знаешь, ночью… особенно холодной… такие мысли лезут! Ужасная уязвимость. В таком разобранном состоянии нельзя молиться, стыдно. Только гадать. А может, ночью кажется, что Бог никогда не поможет, даже не услышит, а гадание хоть правду скажет…
99 
