19 
– А я каждый раз, как этот дурак уходит в рейс, затеваю ремонт. Ни одного ремонта эта скотина мне не помогла сделать! – злится старпомша. Причём непонятно, на кого она злится. Не то на самом деле на «этого дурака» умницу старпома, или на курящую капитаншу. Старпомша, видите ли, считает курение капитанши куда большим смертным грехом, чем её, старпомши, блядство. – Он там с буфетчицей кувыркается, гад, а я ремонты делаю, как идиотка! – Старпомша нервно теребит в руках измочаленный в клочья носовой платочек.
– Ты не пробовала делать ремонт, когда он дома? – уточняет жена помполита, наша славная гримёрша. – Он бы тебе с удовольствием помог.
– Не-е-ет! – Старпомша расплывается в счастливой улыбке. – Когда он дома, я хочу, чтобы он был со мной. В красоте, чистоте и уюте. Чтобы мы просто любили друг друга. Чтобы отдыхали. Когда он дома, я хочу в Ялту, и в Москву, и в Питер, и на Алтай уже пару лет собираемся. Делать мне нечего – делать ремонт, когда он дома! – Она снова озлобляется. – Чёрт побери! После всех трудов по этому ремонту я ещё сижу тут как кретинка и жду этого гада! Утку с яблоками оставила на подоконнике, потому что она была горячая. А теперь как бы не скисла, пока эта тварь никак к причалу не подойдёт! – Старпомша плачет.
– Девочки, девочки! Успокойтесь! – стармехша. – Вы хоть своим рога ставите. А я знаете, какая голодная? Я его в тряпки порву. И пусть он мне только посмеет сказать, что он устал…
– Или у него голова болит! – подхватывает помполитша-гримёрша.
Женщины заливаются смехом.
Карапузы, дети, подростки на газонах, скамейках, торбах с давно остывшими пирожками протирают сонные глазки и начинают канючить: «Мама! Пошли домой!»
Женщины яростно накидываются на карапузов, детей, подростков с воплями о том, что папа по полгода болтается в море-океане, чтобы ты, бездельник, жил как у Христа за пазухой, а тебе папку в падлу лишний часок подождать?
Как хорошо, что у нас есть дети! У нас не сносит крышу, потому что всегда есть предохранительный клапан для спуска раздражения – наши любимые, дорогие дети.
И только гримёрша никогда не ругает свою Вику.
Первый раз Вика была в порту и у папы на судне в возрасте девяти месяцев. Она ничего об этом не помнила. Но ей рассказывали, что мама-гримёрша забыла Викино свидетельство о рождении, а без него на территорию торгового морского порта никак. И никак не оставишь девятимесячного ребёнка на скамейке или газоне под бюстом матроса Вакуленчука. И потому капитанша тогда, дымя своей вечной иностранной сигаретой, наказала маме-гримёрше упаковать Вику в большую вместительную сумку капитанши, откуда та выкинула все в очередной раз остывшие пирожки. И Вика впервые посетила территорию большого южного морского торгового порта во вкусно пахнущей сумке капитанши. Иностранной сумке со змейками. В такой сумке, что надо – маленькая, а если что – например, упаковать девятимесячного карапуза, – то большая. Девятимесячная Вика ехала в сумке в автобусе. А потом, когда оказалось, что судно ещё не причалило, а всё ещё на рейде, то девятимесячная Вика шла в сумке на катере и поднималась в сумке по штормтрапу. Боцман никак не мог понять, почему этот слабосильный колобок, жена помполита, и так-то не слишком владеющая искусством подъёма по штормтрапу, сжимает – до окончательного побеления костяшек – в правой руке какую-то здоровенную торбу, неумело карабкаясь чуть не зубами.
– Кинь мне сумку! – кричал боцман. – Кинь мне сумку, балда!
Но «балда» не хотела кидать ему сумку и только слабо перехватывала левой-правой, левой-правой. Особенно слабо и особо бережно перехватывала правой.
– Давай мне сумку! – орал боцман, подавая ей руку. – Что у тебя там такое, ёлки-палки?!
Наконец боцман, кряхтя и стеная, вытащил Викину маму за талию на борт и, вытирая от испарины лоб, сказал ей:
– Скажи мне, что у тебя там что-то очень и очень дорогое. Иначе я тебя отшлёпаю, не посмотрю, что ты жена помполита.
– У меня там не просто очень и очень дорогое. У меня там – самое дорогое! – смеясь и плача, сказала Викина мама и поцеловала взмокшего боцмана.
Вика об этом своём вояже знала всё. И ей иногда было очень обидно, что она о нём только знает, но ничего не помнит.
В девять лет уже всё помнишь.
Помнишь, что мама, капитанша, старпомша и стармехша, наплакавшись и насмеявшись вдоволь, уже собираются отчаливать по домам и завтра снова сюда. И вдруг делают стойку покруче любых охотничьих собак куда-то в темноту, из которой ты ничего не видишь, ничего не слышишь и ничего не вынюхиваешь, и… И они все вместе, разом забыв и о слёзах, и о смехе, и о карапузах-детях-подростках, срываются и несутся к проходной главного въезда в морской торговый порт большого южного приморского города. И через минуту возвращаются, хватая свои и не свои – там, на месте, разберёмся! – торбы и отпрысков в охапки и несутся к автобусу.
19 
