22 
– Тсс!!! – говорила она двоюродным брату и сестре. – Слышите? Наши мамы опять играют в свою игру.
– Чур, я угадаю, какая первая заплачет, а какая – первой будет извиняться сегодня! – громко кричал тощий двоюродный брат, копия своего папы.
– Чего тут угадывать, – фыркала круглая двоюродная сестра, копия своей мамы. – Первая заплачет наша мама, как всегда. А извиняться будет Викина мама. Тоже, впрочем, как всегда.
Близняшка гримёрши работала экономистом на птицефабрике и потому считалась самой образованной из сестёр. Иногда, когда Вика с мамой-гримёршей приезжали на посёлок Котовского мыться, тётя-близняшка выходила встречать их в очках и махала на них руками:
– Ой! Вы так не вовремя! Ничего на работе не успеваю! Сейчас же квартальный отчёт! Взяла всё это на выходные, а теперь на вас время трать!
– Ничего-ничего! Мы всё сами, не отвлекайся! – говорила близняшке гримёрша. Но близняшка всё равно с удовольствием отвлекалась на Вику и её маму, даже если отчёт был не квартальный, а годовой. Муж близняшки-экономиста тоже всегда с удовольствием отвлекался от дивана, газеты и телевизора на визиты Вики и её мамы, потому что гримёрша всегда привозила вкусные дефицитные консервы, заграничное мыло и шампуни и чего-нибудь вкусненького с Привоза. Близняшка всегда хмурила брови и кричала на гримёршу за очередную сырокопчёную колбасу или что-то в этом роде:
– Делать тебе нечего! Это же ужасно дорого! Мне бы твои деньги, уж я бы ими не швырялась!
Но всегда была очень довольна и тут же открывала все консервы, нарезала все сырокопчёные колбасы и ставила всё на стол, где сперва они сидели все вместе, а потом – снова только близняшка и гримёрша до самой-самой ночи. И потом Вика с мамой оставались ночевать у тёти.
Но всё равно, как ни любила Вика своих брата и сестру, маму и тётю, больше всех она любила папу. А когда папы не было – она любила оставаться одна, пока мама в театре, наносить грим, наряжаться и представлять себе, что она танцует на сцене. Или – ладно уж! – хотя бы поёт. Но тоже на сцене. Она уже в девять лет приняла решение поступать после восьмого класса в театральный техникум, но никто же не мешает ей представлять всё что угодно. Особенно когда она одна.
Иногда она представляла это себе не одна, а с подружкой. У неё была только единственная подружка – зато с самого первого класса. И с этой подружкой она делилась тем, чем никогда не делилась ни с мамой-гримёршей, ни с тётей-экономистом, ни с двоюродными братом и сестрой. Ни даже с папой. Потому что подружка никогда не смеялась над ней. Не начинала говорить, как взрослые, что-нибудь вроде: «Ну, подумай сама! Какие танцы с твоими данными?! Не говоря уже о балете… Надо реально смотреть на вещи!» Подружка внимательно смотрела на Викины па и, кстати, реально – на те самые вещи, на которые именно так и предлагают смотреть те самые взрослые.
– Ты самобытна, – серьёзно говорила подружка, с которой Вика с первого класса сидела за одной партой. – И пусть тебя не волнует то, что они тебе говорят про данные. Возьми хотя бы Айседору Дункан!
– Что значит «самобытна»? – уточняла Вика.
– Это когда не так, как все, не по правилам. Типа рисуешь не карандашами на бумаге, не красками на холсте, а буряком на белой простыне. Так, как тебе нравится, короче. Даже если другие считают это полной ерундой. Главное тут, чтобы ты сама не считала свои рисунки или танцы полной ерундой, а верила в то, что твоя полная ерунда гениальна. И тогда она будет гениальна! – уверенно говорила подружка.
Подружка была очень начитанная, и голова её была полна каких-то неведомых фамилий, исторических фактов, странных недетских суждений, озвучиваемых детскими словами, и детских, произносимых словами взрослых. И всего такого прочего, очень полезного, когда для подтверждения реальности твоей мечты нужен прецедент! Это совсем не детское слово тоже было в подружкином лексиконе. И она объяснила Вике, что прецедент — это когда кто-то взял да и сделал какую-нибудь полную ерунду назло врагам, друзьям и здравому смыслу. И все умники, кричавшие прежде что-то вроде «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» – кидаются делать то же самое. Потому что был создан прецедент. Создан именно тем чудаком, в которого никто не верил, кроме него самого и, может быть, подружки чудака.
– Возьми хотя бы Айседору Дункан! – ни капельки не улыбаясь, говорила подружка-с-первого-класса, глядя, как Вика в гриме, в тюлевой занавеске и с обглоданными хомяком павлиньими перьями на голове вытанцовывает на ковре что-то среднее между танцами из индийского кино и валяньем блохастого пса в пыли. – Фигуру Айседоры балетной никак не назовёшь. Да и танцы далеки от классических. Однако вышел босой тюлень на сцену – и имел ошеломительный успех! И не только на сцену вышел, но и замуж за Есенина! Вот как!
22 
