32 
— Обычный! — вскричал Бертрам. — От Лили де Мабийон! Как ты не понимаешь, она говорит, что девочке следует появляться с сопровождающей дамой и что у меня нет права приглашать ее на прогулку в Булонский лес. Лили де Мабийон, говорю я тебе! Что за игру она затеяла? Она не может держать девчушку взаперти, но, если ей это и удастся, никто не будет думать о ней иначе, как о племяннице Лили.
— На основе твоих бессвязных выкриков, — проговорил лорд Харткорт, — я могу заключить, что ты рассчитывал, будто герцогиня примет тебя с распростертыми объятиями. Мой дорогой Бертрам, у нее наверняка есть планы в отношении своей племянницы: маркизы, графы, бароны. У них у всех есть огромное преимущество перед простым «высокородным», которому, как хорошо известно Лили, всегда не хватает наличных.
— Ты думаешь, дело в деньгах?
— Ну, мне так кажется, — ответил лорд Харткорт. — В конце концов, ей наверняка хотелось бы пристроить свою племянницу как можно лучше.
— Будь все проклято! Вейн, если ты посмеешь сказать, что я недостаточно хорош для племянницы Лили де Мабийон, ты нанесешь мне смертельную обиду! — воскликнул Бертрам. — Может, я и не Крез, когда дело касается денег, но я в тысячу раз лучше тех полумертвецов, которые бродят вокруг игорных столов!
— Возможно, именно поэтому она и не хочет, чтобы всякий хлам вертелся вокруг ее племянницы, — предположил лорд Харткорт.
— Ты действительно хочешь обидеть меня! — взорвался Бертрам. — И твои объяснения совершенно не касаются письма. Я считал, что она будет счастлива, когда ее девочка получила приглашение сразу же по приезде в Париж.
— Она получит еще массу приглашений, — возразил лорд Харткорт, — особенно когда герцогиня приоденет ее.
— Вспомнил, — воскликнул Бертрам, — мне надо было еще кое-что сказать тебе, но у меня совершенно вылетело из головы. Ты еще не слышал самых последних слухов?
— Я редко верю слухам, — усталым голосом произнес лорд Харткорт.
Камердинер помог ему надеть халат, и он собрался идти в ванную.
— Подожди. Ты должен выслушать, — остановил его Бертрам. — Я слышал эту новость уже от двух человек. Уверен, это правда.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил лорд Харткорт.
— Говорят, — начал полный энтузиазма Бертрам, — что сегодня Лили возила свою племянницу к Ворту. На девочке не было ничего, заметь — ничего, кроме шиншиллового манто стоимостью в несколько миллионов франков. Лили умоляла Ворта одеть девочку, уверяя его, что ей нечего, ну буквально нечего надеть.
— Догадываюсь, кто рассказал тебе все это, — заметил лорд Харткорт. — Наверняка женщина.
При этих словах он вышел из спальни и резко захлопнул за собой дверь.
— Черт подери, Вейн, ты не можешь вот так уйти! — взревел Бертрам. — Как ты считаешь, это правда? — Он подошел к двери спальни и прокричал: — Как ты думаешь, это правда, Вейн? Весь Париж будет говорить об этом!
— Не имею ни малейшего представления, — ответил через дверь лорд Харткорт. — Иди одевайся к обеду, Берти. Если твой английский воробушек и отправится куда-нибудь сегодня вечером, так только к «Максиму».
— Бог мой, конечно же! — В возгласе Бертрама послышалось удовлетворение. — Спасибо, Вейн, до встречи.
За дверью послышался шум воды, и Бертрам понял, что кузен не слышал его последних слов.
— Спокойной ночи, Хиксон, — сказал он камердинеру, убиравшему вещи лорда Харткорта.
— Спокойной ночи, сэр, — вежливо ответил камердинер, но, когда Бертрам уже не мог слышать его, он тихо добавил: — Женщины, все они одинаковы, эти женщины. Они всегда стоили мужчинам слишком дорого.
Он бросил задумчивый взгляд на горку золотых монет на туалетном столике, которые лорд Харткорт выгрузил из карманов. Француженка, за которой ухаживал Хиксон, стоила ему гораздо больше, чем он мог себе позволить на свою зарплату. Он уже на две недели просрочил отправку почтового перевода матери, и теперь чувство стыда не покидало его. Было в этих француженках нечто такое, что зажигало кровь и возбуждало и против чего не было возможности устоять.
Хиксон аккуратно сложил монеты. Он знал, что никогда не возьмет ни пенса из денег лорда Харткорта, как бы ни велико было искушение. И в то же время он спрашивал себя, осмелится ли он заговорить о повышении. Он понимал, что даже те крохи, которые он посылает своей матери, служат для нее огромным подспорьем, и все же он не мог устоять против очаровательного ломаного английского и жадной изящной ручки, всегда, казалось, находившейся в протянутом состоянии.
32 
